— Оставьте меня...
— Элен, — отрывисто сказал он хриплым голосом, — я люблю тебя, я хочу жениться на тебе, я люблю тебя, моя милая Элен...
— Что? — изумленно воскликнула она, ощутив внезапный прилив ненависти и злобы. — Ни за что на свете, — пробормотала она, — ни за что на свете...
— Почему? — спросил он, недобро сверкнув глазами, и это снова воскресило в ее памяти того ненавистного Макса, врага ее детства; она пожала плечами и чуть было не сказала: «Потому что я не люблю вас...», но быстро опомнилась. «Ну нет... Он вовеки не простит меня, все будет кончено, игра будет кончена... Выйти за него замуж?.. Ах нет, что за глупость. Моя месть не настолько слепа, чтобы ради нее рисковать своим счастьем... Я не люблю его...»
Она лишь молча покачала головой. Он догадался, побледнел и обнял ее.
— Элен, прости меня, прости, откуда я мог знать?.. Я люблю тебя, ты еще такая молоденькая, ты полюбишь меня... Не может быть, что ты меня ни капельки не любишь, — с горечью и жаром говорил он, целуя ее щеки и губы, пока она не сопротивлялась.
Стук дождя утихал; все отчетливее слышалась легкая мелодия капель, скатывающихся с листьев. Макс прижимал ее к себе, и она чувствовала, как дрожат его губы, как он целует, слегка покусывая сквозь тонкую ткань платья, ее плечо.
Она слегка оттолкнула его:
— Нет, нет...
Он хотел было поцеловать ее в губы, но она отвела судорожно сжатыми руками его нежное, страстное лицо.
— Отпустите меня! Я слышу шаги, это моя мать! — воскликнула она в смятении.
Он отпустил ее; бледная и обессилевшая, Элен упала на диван. Но это был лишь шофер, который пришел узнать, что ему делать. Пока Макс разговаривал с ним, она выскользнула из комнаты и убежала.
В Биарриц в тот вечер они не поехали. Элен вернулась к себе и легла спать. Ее узкая кровать стояла у окна комнаты, которая занимала весь подвальный этаж их дома; гул города врывался в окно; сверху слышались шаги матери, которая, пытаясь обмануть бессонницу и слезы, без устали ходила из комнаты в комнату; с улицы доносился шум мчащихся из-за города автомобилей и голоса допоздна гуляющих и целующихся на лавочках пар. Элен зажгла лампу и раздраженно посмотрела на декорации своей жизни: потолок с лепными красно-розовыми и цвета морской волны украшениями в стиле Директории, розовые шторы, длинные узкие зеркала на стенах. Ничего этого она не любила.
«Ничего и никого, — с грустью думала она. — Этой ночью я должна была быть на седьмом небе от счастья... Я получила все, что хотела... Если я только...»
Она покачала головой и засмеялась.
«О Элен, — мысленно сказала она, по детской привычке обращаясь сама к себе, — ты ведь знаешь, что ты сильнее всех, а он — лишь твоя жалкая добыча... Разве влюбить в себя Макса было так сложно? Тебе восемнадцать, а ей сорок пять... Любая девчонка способна на это... А ты тут раздулась от гордости!.. Прежде всего тебе следует взять себя в руки! Какое ты имеешь право смотреть на них с презрением, если ты не сильнее и не лучше их?.. Всю жизнь ты боролась с отравленной кровью, но она течет и по твоим жилам. Она течет во мне, — подумала она, поднимая свою тонкую смуглую руку с просвечивающими венами, — и, если я не смогу одержать победу над самой собой, эта отравленная, проклятая кровь окажется сильнее...»
Она вспомнила отражение Макса в зеркале, висевшем в его темной комнате, когда она позволила себя поцеловать, — грозное, сладострастное, торжествующее выражение на его лице на секунду напомнило ее мать в молодости...
— Я не отступлю перед этим демоном, — со смехом сказала она вслух. — Теперь, когда я почти получила то, что хотела, отречься должно быть легче. Я не лицемерю и не пытаюсь показаться лучше, чем я есть на самом деле; я не ангел, я не желаю быть ангелом... В них есть что-то безвольное, пресное, удушающее... Я хочу быть сильнее себя самой, хочу преодолеть себя... Да, пусть они совсем увязнут в своей грязи, в своем позоре, а я... Боже мой, у меня столько недостатков, я такая эгоистка, гордячка, я такая злопамятная... — шептала она, испытывая мучительные угрызения совести. — В моем сердце нет места смирению и милосердию, но я очень хочу быть лучше... Клянусь, с сегодняшнего дня он никогда не увидит меня одну. Я буду избегать его. Я буду избегать его так же упорно, как искала с ним встречи наедине. «Мне будет скучно, — с улыбкой подумала она. — Ну и что ж! Я хочу, хочу... Демон гордости или демон мести — посмотрим, кто из них окажется сильнее!.. Однако хватит ли мне мужества видеть ее счастливой? Ну да, отчего нет? С сегодняшнего дня я перестану ненавидеть ее, я ее прощаю...»
Она отбросила одеяло, растянулась, выпрямившись всем телом и закинув руки за голову.
«Да, как странно, я впервые думаю о ней без трепета и тяжести в сердце... Мне даже немного жаль ее...»
Она вспомнила бледное лицо матери, дорожки от слез на ее нарумяненных щеках, изможденные черты.
«Я, маленькая Элен... Как она говорила: “Эта малышка такая несуразная, такая дикая... Ты такая неуклюжая, моя бедная Элен...”»
Ее глаза сверкнули в темноте.
— Не такая уж и неуклюжая, — пробормотала она сквозь зубы, но тут же постаралась успокоить лихорадочный стук сердца, — быть голодным волком нетрудно, но это подло... Я объявлю Максу, что не люблю его, что это была всего лишь игра. Он вернется к ней, хотя и попытается сделать мне больно... С завтрашнего дня все встанет на свои места, если можно так выразиться... Поскольку отец ничего не замечает и не хочет замечать, то пусть все идет своим чередом...
Но в глубине души это острое, коварное удовольствие было отравлено горечью.
«Какая странная ночь, — подумала она, погасив лампу и глядя на струящийся сквозь щели в ставнях серебристый свет, — как красиво светит луна...»
Она встала, подошла босиком к окну, распахнула ставни и посмотрела на широкий пустынный проспект. Из Булонского леса дул ветер. Стояла ясная, прозрачно-синяя ночь. Сев на подоконник, она стала что-то напевать. Никогда кровь не играла так легко и радостно в ее сердце. «Не будет ли лучшей местью просто знать, что мое счастье — в моих руках и что я могу сжать или, наоборот, раскрыть ладони, когда мне заблагорассудится? Что еще мне нужно? Я не люблю его. Вот если бы я его любила...»
Она смотрела перед собой, вновь воскрешая в памяти покорное, жадное выражение его лица... «Я никого не люблю, и слава Богу. Я свободна, я сама по себе. Мне кажется, если б я только могла, я бы ушла прямо этой ночью... Собственно, это все, чего я хочу... Уйти на любой край света, где я больше никогда не увижу ни мать, ни этот дом, не услышу слов “деньги” и “любовь”. Но как же отец... Впрочем, я ему не нужна... — с горечью подумала она, — я никому не нужна... Макс влюблен, но мне нужен другой человек, мне хочется безмятежной нежности... Я уже не ребенок, хотя в моем возрасте обычно пока презирают любовные узы... Да, но я была лишена любви... И потом, когда ты не был в детстве ребенком, кажется, ты просто не можешь взрослеть, как остальные; ты словно с одного боку переспел, а с другого остался зелен будто плод, что с самой завязи рос на ветру и морозе...»