– Устал я, – тоскливо сказал оборотень Захар и уселся на пол. – Сил нет.
Никита подсветил помещение и пригляделся. Выглядел бомж плачевно. Растянутую и замызганную шапчонку он стащил, грязный свалявшийся шарф стянул и вяло чесал голову – лохматую, немытую, всю в колтунах и каких-то проплешинах. Пальцы с изъеденными ногтями сплошь укрывали язвы и коросты. Скорее всего и тело под лохмотьями не дышало здоровьем и вечной молодостью. Но самое страшное и удивительное – слева и справа от углов рта тянулись к ушам безобразные шрамы, словно от скользящих сабельных ударов. Рубцы на небритых щеках были толстыми, изъязвленными и местами гноились. Вонь стояла сказочная. Никита мигом вспомнил бытовую магию, которая ему раньше никак не давалась, а вернее – не относилась к числу знаний и навыков, заслуживающих внимания истинного мага.
– Теряем время, – раздраженно сказал он, слегка ослабив запах. – Еще раз посмотришь в окошко, сволочь, я тебе всю башку выпотрошу! Говори давай!
Пальцам правой руки стало жарко от разгоравшегося символа. У дозорных, как Светлых, так и Темных, есть масса способов заставить Иного говорить правду.
– Молодой еще все-таки, – вздохнул бомж, – горячий… Значит, звать меня Захар Варфоломеевич. Года рождения я примерно одна тыща девятьсот пятнадцатого. Себя помню, как щенком барыню загрыз. А кто да откуда – не спрашивай, не знаю. Как подрос – к беспризорникам прибился, по поездам, по вокзалам мотались. Они воровали-попрошайничали, а я – понятное дело.
– Чего уж тут непонятного, – скривился Сурнин, – ближе к делу давай!
– Дык я и так… Быстро я понял, что не по пути мне ни с пацанами, ни с паханами ихними… Что они все нормальные, а я вроде как второй сорт. И не человек вовсе. А тут в паровозе услышал я разговор, что, мол, на Урале бабка одна есть – настоящая кудесница, забеременеть бабам помогает, от заикания лечит и бородавки заговаривает. Чего, дозорный, ухмыляешься? Мне сколько лет тогда было? Ну, я и подумал, что вдруг она меня вылечит. Подался я, значит, на Урал…
– Короче! – приказал Сурнин.
– А если короче, – вздохнул Захар, – бабку я не нашел, но как сюда приехал в человеческом облике, так в нем и остался. Обрадовался страшно! Думал, выздоровел. Сначала в колхозе работал, потом завод строил… В войну тут рабочие руки нужны были, мы по две-три смены вкалывали, а потом – лесником устроился, в Ручейнике жил. Как Дозоры в городе – так я в лес. Пока лесничество в перестройку не закрыли.
– А при чем тут суицидальные тенденции у оборотней? – ухмыльнулся Никита.
– Знаешь, я человек простой, – заявил оборотень Захар. – В магии не шибко разбираюсь. Я так скажу. Как два года назад снял Темный маг тот схрон, так меня и начало корежить. Сначала вроде ничего, потом просто трясло в полнолуние, думал, что заболел или помирать пора. А потом пошло-поехало. Теперь вот все время перекидываюсь, все кости уже поломаны и шкура не заживает, и конца-края этому нет. Да и отвык я оборотнем быть. Не хочу. Лес я люблю, а теперь всякая тварь меня там боится. В августе трех дружков загрыз – пили вместе… Не могу я. И не подохну никак. А под поезд – боюсь. Я их с детства не люблю – поезда. И потом, вдруг калекой останусь? Страшно мне… Чего тебе еще рассказать?
Захар Варфоломеевич замолчал и принялся тереть слезящиеся глаза. Никита тряхнул головой и сжал виски руками, силясь понять, вломился кто-то ему в сознание или нет. Это даже буйным помешательством не назовешь – то, что он сейчас видел и слышал.
Как и все Иные, оборотни практически не болеют – перед ним же сидело явно страдающее существо. Темный зверь не может тронуться рассудком – Захар нес ахинею. Оборотни плохо переносят одиночество, им нужна стая, они никогда не позволяют так разговаривать с собой, как сейчас говорил Сурнин, и уж тем более они не живут по сто лет в человеческом обличье… И еще что-то он такое сказал… Что-то, явно заслуживающее пристального внимания…
– Ты откуда про Дозоры знаешь, если нигде не зарегистрирован? – рассеянно спросил Сурнин.
– Клава рассказывала. Уехала она. Давненько уже, в Уфе, говорят, живет.
– Чего?
– Чего-чего… Ты, говорит, Захар, такой же, как я, Темный, то есть в Сумрак можешь ходить и все такое. Я, значит, для себя его мороком называл. А Клава как говорила? Держись от Дозоров подальше. А то к рукам приберут или развоплотят. Я, говорит, сама еле отбилась.
Вот тебе и неинициированная Темная, которая в Башкирию переехала.
– Тихо! – рявкнул Никита. – Тихо. Ты сказал, был еще Темный маг. Что он с тебя снял?
– Да не с меня. Тут у Ручейника колдовское место было, потаенное. Я его чуял. А два года назад Темный пришел. Ну, такой же, как ты, только…
– Нет. Не такой же, – перебил Никита.
– Ну да, тот, кажись, посильнее тебя будет и постарше, – согласился Захар. – Он колдовство-то и снял.
Вот оно! Наконец-то. Не зря Никита, прикусив от нетерпения губу, слушал всю эту дремучую галиматью. Не бывают случайными такие встречи!
– А почему Темный Иной тебя не заметил? – подозрительно спросил Сурнин, боясь спугнуть удачу.
– А я ему на глаза не показывался и за тем, что он делал, не подглядывал, в лесу отсиживался. Через неделю только туда наведался и сразу понял – забрал он схрон.
Никита вскочил с ящика.
– Место покажешь?
– Нет! – отчаянно замотал головой бомж и испуганно вжался в стену, возле которой сидел. – Не пойду я туда больше!
– Темного не бойся, – усмехнулся Никита. – Он тебя в обиду не даст.
– А он-то при чем? Я ведь с тобой говорю, а ты меня убивать не собираешься, даром что Светлый. Тебе одно интересно: правду я сказал или нет. Да помню ли, где схрон лежал… – сказал Захар. – Скоро опять перекидываться, а наверху – народу полно. Пора мне, дозорный.
Никита уже шевельнул губами, чтобы произнести заклинание, и остановился. Он посмотрел, как бомж, кряхтя, поднимается с пола, сикось-накось наматывает замусоленный шарф…
– Мясо, водка и допрос в офисе Ночного Дозора Москвы, – предложил Сурнин. – Признаешься в том, скольких загрыз без лицензии, – тебя развоплотят. Ты нужен мне как свидетель. Ничего сверх сказанного – клянусь Светом! – сказал он, подошел и раскрыл ладонь, на которой разгорелся лепесток белого пламени.
Бывали в истории договоры между Иными, но чтоб такие!
Захар Варфоломеевич подумал, приосанился, стыдливо вытер руку о свое тряпье и протянул Сурнину. Когда изъеденные коростами пальцы окутала Тьма – он страшно удивился. И во время рукопожатия смотрел на переплетавшиеся символы Великих Сил как на откровение.
«Двадцать первый век на дворе? – мысленно спросил Никита у бесхитростного таксиста, что вез его с вокзала. – Колдовские схроны, дикие оборотни и всеобщая истерия? Ну-ну».
– Надевай!
Он бросил Захару подаренный Басоргиным ошейник. Оборотень, конечно, выглядел больным и несчастным. Но у Никиты не возникло никакого желания проверять в жарком поединке, так ли это на самом деле. Захар обиженно засопел, надел ошейник, честно повторил за магом: «Не в моей власти напасть на тебя и тех, кто рядом с тобой» – и безоговорочно поплелся к выходу.