Провалилась в ручеек… скатилась в овраг, вылетела из него, не заметив крутизны склона. Твердо загудела земля под ногами, стало легче дышать: тайга расступалась. Вот просека, вот дорога.
Господи, сюда тащилась полночи, а обратно долетела за минуту!
Почему-то эта мысль на миг наполнила душу обидой, но тут же Тина ужаснулась: «Боже мой, да что же это я делаю? Куда бегу?!»
Но она не могла остановиться. Новая опасность затмила старую!
Выскочила на крутую насыпь, под которой проходила грунтовая дорога, и только теперь заставила себя притормозить. Даже если медведица и гнала ее до самой опушки леса, из-за этих пыльных кустов она не высунется! Ну а Тина в них больше не сунется. Снова ожгла обида – теперь на осмелевшее зверье, которое, того и гляди, вовсе к селу придет. Уже и в Калинники не пройти!
Тина растерянно огляделась – и сердце вдруг забилось в самом горле при виде белого пятна, рассекавшего сверкающий, очистившийся от тумана Амур.
«Метеор»! Это подходит первый «Метеор» из Николаевска! Правильно – восемь утра. А идет он в Хабаровск…
Те, кто не нашел ее ночью, продолжат поиски утром и днем. В поселке появляться ни в коем случае нельзя – она и не будет. До пристани добежит по берегу. Скользнет в толпе (вон сколько народу собралось, все, конечно, до Комсомольска набиваются, на базар) на дебаркадер – и все, поминай как звали!
Мысль о том, что ее могут ждать на дебаркадере, почему-то показалась не просто пугающей, но пугающе нелепой. Точнее, Тина просто не захотела допустить ее в свое ошеломленное, перепуганное, измученное сознание.
Как бы то ни было, стрелять в нее при скоплении народа они не станут. Эти твари убивают тайком – так было всегда, и вряд ли их почерк изменился. Всего-то и надо Тине, что постоянно находиться в толпе, в студне человеческом, в сырковой массе, в социальном желе!
Ее затрясло от подступающих рыданий. Но не время… не время сейчас!
И Тина ринулась с косогора, видя перед собой только одно: ослепительное сияние реки.
«Меньше знаешь – лучше спишь. Меньше знаешь – лучше спишь! Меньше знаешь…»
Да, спать хотелось отчаянно: ночь Георгий провел практически бессонную. Зато вышло все, как он хотел: нашел мужика, свозившего его к этим «наливным нефтехранилищам», над которыми потешался весь Николаевск. Выслушал мнение провожатого на сей счет, искривил губы в солидарной усмешке, полюбовался издали на солдатиков, которые с давно не виданной им, полузабытой сноровкой натягивали на свежеотесанные столбы колючую проволоку… Временное ограждение того заветного местечка, где, по замыслу губернатора Голуба, разместится «залог будущего счастья» всех приамурцев вкупе с присоединившимися к ним сахалинцами и курильчанами. Открылась этакая грандиозная дальневосточная коммуналка, первая ласточка (или в данном случае следует сказать – первая голубка?) будущего российского укрупнения губерний…
Раньше Георгий был за это самое укрупнение руками и ногами, полагая, что именно оно поможет сдержать так называемые «центробежные сепаратистские тенденции отдельных регионов». А теперь стал думать, не кроется ли в непомерно возросших амбициях местных царьков-князьков тенденция прямо противоположная – и обусловленная элементарным инстинктом самосохранения?..
Да что проку-то! Раньше надо было предохраняться, господа-товарищи, раньше, в те далекие времена, когда, задрав штаны, бегали по демократическим митингам и упоенно рвали друг у друга перестроечный «Огонек». А теперь, похоже, поезд ушел… ушел поезд-то!..
Георгий вдруг вспомнил – это же надо, как причудливо иногда играет память! – жутковатый рассказик, по которому в школе, классе в четвертом, а может, и в третьем, писали изложение на уроке русского языка. Рассказик был про то, как мчался поезд, а впереди были разобраны рельсы или что-то в этом роде проделано. Кем и почему – покрыто мраком неизвестности. Про захват заложников, заказные убийства и продажу цветных металлов хитреньким прибалтийским посредникам в те благостные советские времена, когда писался рассказик, было неведомо: усталые, но добрые глаза майора Пронина смотрели зорко, а всякие там латы, ливы и эсты хоть и ворчали с акцентом, но знали свое историческое место в огромной империи…
Ну, предположим, подрыл рельсы дикий кабан – подрыл да и убрался восвояси. А поезд приближается. В это время шел из лесу мальчик с корзинкою грибов, а может, и ягод, Георгий уж не помнил хорошенько. И увидел он состав, грохочущий, как и следует быть, на стыках, и место будущей трагедии обнаружил, и начал кричать и махать руками, пытаясь ее предотвратить…
А машинист то ли ничего не понял, то ли носил фамилию Сутрапьянов, бог его ведает… Наконец юный пионер смекнул, что пора принимать самые радикальные меры: вынул перочинный ножичек и чиркнул себя по руке. Хлынула алая кровушка, мальчонка намочил в ней рубашоночку и кинулся по путям, размахивая этим самодельным стоп-сигналом.
Машинист по фамилии Сутрапьянов продрал свои похмельные очи, вдарил по тормозам (или, наоборот, вцепился в них – неведомо же, как они там, на паровозе-то, работают!) – и остановил-таки состав. Ценный народнохозяйственный груз был спасен…
История умалчивала о том, догадался ли кто-нибудь забинтовать рану героическому пионеру или он так и истек кровью на насыпи. Помнится, Георгия (Гошку) в оные годы вопрос этот мучительно волновал… И вообще, пропагандистская байка накрепко запала ему в душу. Это уж потом он прознал, на что способны все и всяческие борзописцы за-ради куска хлеба с маслом и положенным сверху ломтиком колбаски (или горочкой икорки). А тогда свято верил всякому печатному слову и переживал, ну очень переживал за того юного пионера… Как теперь выяснилось, переживал за себя самого. Ибо что иное он намерен проделать, как не встать на пути летящего на всех парах сверхдлинного и сверхтяжелого состава, воздев руку, в которой будет беспомощно трепыхаться знамя, обагренное его собственной кровью?..
«С бутылкою под танк, – подумал Георгий, принуждая губы сложиться в ироническую ухмылку. – Грудью на амбразуру. Или еще это… на таран, лоб в лоб, на фанерном «У-2»!»
А губы почему-то дрогнули, но не в ухмылке… Да, умирать-то кому охота, но ведь придется, наверное.
Безобразно, когда идешь на дело (на подвиг, чего там!), заранее обмозговывая собственные похороны. С другой стороны, предки-русичи не зря надевали чистые сорочицы накануне боя: так, на всякий случай, чтоб не предстать перед Богом в непотребном виде. И никто их не называл трусами.