Венеция
Яркие лучи вечернего солнца пронизывали стекла высоких окон, выходящих на Большой Канал. Соленый адриатический бриз колыхал шелковых павлинов на бархатных занавесях. Его теплые потоки несли с собой солнечные пылинки, лениво поднимающиеся к позолоте сводчатого потолка.
Саймон Кларксон Стэнфилд, нагишом лежавший на парчовом покрывале необъятной кровати с балдахином, повернулся и нетерпеливо погасил сигарету в тяжелой хрустальной пепельнице, стоящей у кровати. Подняв пронзительные серые глаза, он внимательно оглядел открывающуюся за окнами картину. Неустанная и бесконечная навигация в водах Венеции никогда не теряла для него своего обаяния.
Однако в этот момент ни vaporetti — водные такси, ни груженые товаром гондолы, огибающие Дворец Гритти, ни даже сказочные дворцы в византийском стиле и стиле барокко, выстроившиеся на противоположном берегу канала, мерцающего в меркнущем золотом вечернем свете, не занимали его. Внимание его было приковано к моторной лодке из красного дерева, которая шла наперерез остальным судам. Красивый катер «Рива» движется как будто к плавучей пристани Гритти.
Наконец-то.
Он спустил длинные ноги с кровати и встал. Глянув на себя в зеркало, недовольно втянул живот. Совсем недавно ему исполнилось пятьдесят, но он упорно старался поддерживать форму. «Слишком много хорошего вина и макарон», — подумал он. — «Как, черт возьми, эти местные Ромео ухитряются быть такими стройными?» Он проскользил в кожаных шлепанцах по полированному паркету до большого открытого балкона, и в этот момент зазвонил телефон.
— Да?
— Signore, prego [1] , — сказал консьерж. — Вы просили, чтобы вас позвали, subito [2] , как только синьорина прибудет из аэропорта. Такси Марко Поло прибывает. Уже почти у самой пристани.
— Grazie mille [3] , Лучано, сказал Стэнфилд. — Si, я уже вижу ее. Отправьте ее наверх, per favore [4] .
— Va bene [5] , синьор Стэнфилд.
Лучано Пирандело, старый дворецкий Гритти, стал близким другом Стэнфилда. Он давно выучил все привычки и странности американца. Синьор, например, никогда не пользовался парадным входом. Приезжая, он всегда заходил через кухню и всегда пользовался служебным лифтом, чтобы добраться до одного и того же номера на втором этаже. Стэнфилд ел почти всегда в своих апартаментах, за исключением поздних ночных прогулок в «Бар Гарри», там и оставался все время.
Теперь, когда синьор стал такой известной персоной в Италии, его визиты в Венецию стали короче и гораздо реже. Но Лучано не приходилось сидеть без дела. В конце концов необходимо обеспечивать секретность этому большому человеку. Стоит только сказать о многих приходящих к нему «друзьях», список которых пополнился за эти годы большим количеством всемирно известных красавиц — женщин благородных кровей и кинозвезд.
Накинув на плечи длинную шелковую рубашку, Стэнфилд вышел на балкон, чтобы наблюдать за выходом Франчески. Лучано стоял на конце пристани в белом накрахмаленном пиджаке, протягивая руку синьорине, когда та сумела ловко спрыгнуть с катера на берег, несмотря на небольшую качку. Sprezzatura, так говорила по этому поводу Франческа. Искусство создания легкости из кажущейся трудности. Она всегда вела себя так, как будто за ней следят, и, конечно, небезосновательно.
Не только Стэнфилд наблюдал за ней из-под навеса балкона. Всякий, кто в этот момент потягивал аперитив или минеральную воду и подкреплялся итальянскими закусками на плавучей террасе Гритти, во все глаза смотрел на знакомые черты необыкновенно красивой светловолосой кинозвезды в желтом льняном костюме.
Лучано, улыбнувшись, предложил помочь ей донести вещи — большую ярко-красную сумку марки «Гермес», которая висела на ее плече, но она отказалась, — резко отстранив его руку и огрызнувшись. «Странно», — подумал Стэнфилд. Он никогда не видел, чтобы Франческа грубила кому-либо, особенно Лучано. Она опоздала на шесть часов. Черт, шести часов сидения в римском аэропорту Фьюмичино вполне достаточно, чтобы у любого испортилось настроение.
Стэнфилд наблюдал, как белокурая голова Франчески исчезает под балюстрадой его балкона. Он глубоко вздохнул, вдыхая аромат влажного мрамора в комнате и запах весеннего болота, исходящий от канала. Скоро его номер наполнится благоуханием «Шанель 19». Он знал, что она не осмелится взглянуть ему в глаза. Но он не будет разочарован. Стэнфилд улыбнулся, предвкушая встречу; он все еще улыбался, когда послышался легкий стук в массивную деревянную дверь.
— Милый, — сказала она, когда он открыл дверь. — Мне так жаль, любимый. Прощаешь?
Вместо ответа Стэнфилд подхватил женщину на руки, вдохнул ее аромат и закружил ее. У окна стояло ведерко для шампанского, наполненное уже растаявшим льдом, два перевернутых бокала и полупустая бутылка «Уинстона Черчилля» Пола Роджера. Поставив женщину на ноги, он вынул из ведра шампанское и наполнил бокал пенящейся жидкостью янтарного цвета, вручив его гостье.
Она осушила бокал одним глотком.
— Тебе так хочется пить, дорогая? — спросил Стэнфилд, снова наполнив ее бокал. Потом налил и себе.
— Это было похоже на, как ты любишь говорить, чертов кошмар.
— Si, un fottuto disastro, — улыбнулся Стэнфилд. — В этом и состоит все очарование незаконного свидания, моя дорогая Франческа. Все эти бесконечные препятствия, которые боги с радостью чинят двум несчастным возлюбленным. Пробки, мерзкая погода, ревнивый супруг, капризы итальянских авиалиний — что приключилось с тобой в конце концов? Я приглашал тебя на завтрак.
— Любимый, не сердись на меня. Это не моя вина. Этот дурак Витторио, режиссер, не позволил мне уйти со съемочной площадки раньше времени. А потом причуды Алитальи. А потом…
— Шшш, — успокоил ее Стэнфилд, коснувшись пальцем ее жаждущих красных губ. Он взял маленький позолоченный стул, сел на него и сказал: — Повернись. Разреши мне посмотреть на тебя сзади.
Франческа повиновалась и спокойно встала спиной к нему, потягивая уже третий бокал шампанского. Угасающие лучи света, отражающиеся в водах канала, играли на ее упругих гладких бедрах и ягодицах.
— Прекрасно, прекрасно, прекрасно, — шептал Стэнфилд. Он вылил остатки холодного вина в свой бокал и, не сводя глаз с женщины, набрал телефонный номер и заказал еще одну бутылку.
— Милый? — спросила женщина в тот момент, когда он положил трубку и в комнате воцарилась тишина.