Не успеваю даже подумать о том, что надо оказаться рядом с девушкой, а уже вижу ее серьезные глаза, кажущиеся просто огромными на бледном личике.
Ох, деточка, что же ты делаешь?..
Она находится в морге, куда привезли мое физическое тело.
Морг – не тот, где мы с Леней работали, другой.
Все-таки профессиональная этика…
Мое тело еще не вскрывали – хотя оно прикрыто простыней, я явственно вижу отсутствие швов на черепной коробке.
Мой муж тоже находится в этой комнате с белыми кафельными стенами.
Смотрю на его глаза – и не узнаю их, покрасневшие, грустные…
Во мне вдруг проявляются остатки эмоций.
Леня, Саша – что вы надумали, куда приперлись? Бегите отсюда живо, быстро, чтобы я вас тут больше не видела! Сейчас явно будут вскрывать мое тело, ковыряться в сердце и артериях. И что, вы надумали наблюдать за всем этим?
Саша опускается на колени, крестится, начинает читать молитву.
В ее руках появляется какой-то неприметный предмет.
Сначала мне кажется, что это светлые четки.
Но от них вдруг начинает исходить ослепительно-яркое сияние.
Хочу взглянуть на них еще раз – и не успеваю.
Меня подхватывает и уносит теплый стремительный молочно-белый поток света.
Все происходит очень быстро.
Странный смерч входит в мое тело через макушку.
Раздается гулкий стук. И в то же мгновение я понимаю – это бьется мое сердце.
Просто снова бьется мое сердце…
* * *
От ненавистной камеры, пропахшей хлоркой, мочой и безнадежным страхом, избавиться просто.
Нужно сделать лишь шаг в свою память – и вот уже вовсю пламенеют дикие маки на полях возле родных Бельц [21] , манят на прогулку тенистые зеленые кодры [22] , и, набегавшись с сестрой, так сладко, глотая слюнки, представлять дымящуюся мамалыгу или ароматную чорбу.
…Еду в доме готовит бабушка.
«Чэрген, ты что-то совсем плоха, – судачат женщины, когда бабушка выходит на улицу за водой. – Еле ноги переставляешь! Помощницы твои где? Что же это, они все с игрушками забавляются, а ты по хозяйству хлопочешь с утра до вечера!»
«Так куда малым ведро с водой нести! Тяжело им еще!» – махает рукой Чэрген и, сгорбившись, возвращается в дом. В пути ей приходится несколько раз останавливаться, чтобы перевести дух и отдохнуть.
За водой бабушка не отправляла. Но помогать, конечно, ей приходилось. Вообще-то среди цыган детки – на особом положении, к ним относятся снисходительно, с удовольствием балуют. Никто никогда не приходит в семью, где есть ребенок, без подарка. Но сестрам Аржинт приходится работать куда больше, чем обычным цыганским детям: бабушка стара, а мама умерла, родив близнецов. Второй раз жениться отец отказался. Сказал, что другой такой женщины, какой была его жена, в целом свете не сыскать. А если так – то зачем делать несчастным и себя, и новую жену.
– Когда-то цыгане жили в вардо [23] . Но умирать и рожать в вардо было нельзя. Во время остановок люди устанавливали бендеры [24] . И если кому-то надо было умереть или родить… – рассказывает Чэрген, показывая, как надо правильно подметать пол. – Я еще помню те времена: в одном месте постоял табор, в другом, в третьем… Мне нравилось ездить, я любила дорогу. Бегут лошади, качается повозка. Занавеску отдернешь – и смотришь: новые места, новые люди. А если уж красивый парень на коне мимо пролетает – то сердце сразу в пятки падает… Но потом тех, кто кочевал, становилось все меньше и меньше. Тяжело нам было. Остановимся в деревне – и все недовольны, коней прячут, детей прячут… Мой отец решил осесть, построить домик. И семья моего мужа, вашего дедушки, куда я пошла жить, тоже уже не кочевала. Со временем мы построили и свой дом. А ваш отец его расширил, и он стал больше.
– Больше-то больше. Только вот для сада места не осталось. Ох, бабушка, у соседей такой виноград вкусный! А у нас теперь уже нет ни сада, ни виноградника… Надо было папе второй этаж построить, как у соседей! – Евсения опирается на веник, который кажется большим и тяжелым, и переводит дух.
Сестричка, Ляля, – та уже давно, открыв рот, слушает бабушку. Но Ляле можно дать слабинку – все-таки она младшая.
А Евсения – старшая, и поэтому надо быть сильной.
Надо – и точка!
«Вы похожи как две капли воды!» – говорят все, кто только видит сестер Аржинт.
Но это, конечно, глупости: Ляля, она и есть Ляля – мягкая, нерешительная, скромная. И отец это понимает. «Вот Евсения – настоящая цыганская дочь, и танцевать любит, и петь – не остановишь. И гордая она, и упрямая!»
Сестра в своей манере осторожно замечает:
– Двухэтажный дом – это красиво.
Бабушка качает головой:
– Что вы, детки, в наших домах нельзя второй этаж делать.
– В наших? – Ляля недоуменно вскидывает черные бровки.
– В наших, цыганских!
– А почему всем можно, а нам нельзя?! – восклицает Евсения, чувствуя, как горячая волна обиды окатывает ее всю, с головы до ног.
Как все-таки несправедливо устроена эта жизнь!
Почему, когда они с бабушкой и сестрой идут в магазин, им вслед часто шипят: «У-у-у, цыганское отродье…»?
Почему соседи запретили своим детям играть с ними?
И вот сейчас еще выясняется: цыганам второй этаж в доме нельзя строить.
Разве это честно?!
Почему цыган все ненавидят?
Впрочем, наверное, быть цыганом – это все-таки не всегда плохо.
Отец как-то говорил, что сам Бог разрешает цыганам даже воровать. Потому что, когда Иисуса распинали, цыган украл один из гвоздиков, которыми Спасителя приколачивали к кресту. А еще Бог так полюбил цыган за их песни и веселый нрав, что не дал им какую-то одну конкретную землю или страну – он дал им весь мир. Цыгане рассыпаны по всему свету. И они везде у себя дома. «Если любой человек приезжает в незнакомый город – он ищет гостиницу и еду, если цыган приезжает в незнакомый город – он ищет другого цыгана, и тот дает ему все: и пищу, и кров», – любит говорить отец.
Чэрген молчит, и сестра бросает на Евсению укоризненный взгляд:
– Не расстраивай бабушку. Нельзя – ну и нельзя! Какая разница, почему.
Чэрген грустно улыбается:
– Я просто не знаю, как вам это объяснить… Но, наверное, я должна это сделать. Мама ваша ушла на небеса, значит, придется мне, больше некому…