Неведом, иль закрыт для нас туда путь, утеряны карты и компас… да и нет у меня крыльев, каковыми взмахнув, смогла бы я покинуть раздолья Земли, обиды и страдания этой суетной планеты, познав истинность счастья».
«Счастье, – прокатилось в голове женщины и единожды матери, уже не девочки, не девушки, а пожившей и познавшей хлопоты и горести нашего мира… хлебнувшей разочарования, а подчас и тяготы утрат… и всё ж не истратившей теплоты к живущим на земле людям. – Что есть счастье?.. та ли неведомая мне страна, кажущаяся по младости лет недоступной мечтой, сказкой. Или всё же счастье– это наивысшая, эмоциональная удовлетворённость шла со мной рядом, наполняя то мгновенной радостью, то пронзительно болезненными невзгодами. Ведала ли я любовь, вкушала ли трепетно– прекрасное соприкосновение двух тел?.. Или дочь моя права… Я никогда не познавшая кроме любви мужа ничего иного, могу ли судить о ней… О ней взволнованной, лилейной красавице Любви, государыни всего рождённого в этом мире… Могу ли я судить о нём… загадочном, упоительном Счастье, государе всего благоденствующего в этом мире…»
Едва слышимый вздох вырвался из приоткрытого рта задумавшейся женщины и наполнил лёгкой грустью всю эту маленькую кухоньку. Он прокатился по укрытым побелкой стенам комнатки, коснулся стареньких шкафов, и слегка лизнул шелковистым дуновением, крашенный белый потолок, да немного неровный, коричневый пол, а потом заколыхал тюлевой занавесочкой, тронул незримой рукой локоны волос матери и дочери, вызвав смятение на лицах обеих. А может быть то был совсем и не вздох, а чьё-то пронзительное веяние пришедшее из того другого, величественного, чистого, напоенного и созданного мечтами людей мира. И тогда губы женщины, той познавшей материнство и любовь, той ведавшей об этой жизни не всё, но хотя бы чуть-чуть, дрогнули, улыбка коснулась их припухлости и нежнейшей волной промелькнула сверху вниз полутень, будто от внезапно упавшей к долу руки.
– Всё бренно, – тихо произнесла мать уже вслух и перебила своей мгновенной мудростью торопливо изливающую, что-то о предательстве возлюбленного дочь.
Девушка тотчас замолчала, судя по всему, так же молниеносно как вмешалась в поток её слов мать, и, застыв, цепко схватившись за бортик стола, впилась удлинёнными ногтями, с будто обрубленными краями, в худоватую скатёрку.
– Да, дочура, всё бренно, минутно и конечно, – продолжила говорить женщина, верно прилетевшую откуда-то извне речь, совершенно не касающуюся тех обременительных напастей затронувших этих двух родных людей, плавную, напоенную жизненным опытом и знаниями. – Ничего никогда не было постоянного… и никогда не будет. Невозможно жить вечно, быть всегда счастливым и благополучным… Нет! – И она кивнула в подтверждение сказанного, – невозможно то! Как же тогда мы научимся отличать миг радости, от мига горести, не познав и не преодолев того и другого. Порой кажется, что происходящее с тобой сейчас… в данную секунду, минуту не переносимые страдания, но быть может вскоре, ты вкусишь истинность утраты, боли и горести… Быть может жизнь твоя резко свернёт на иную колею и понесёт… понесёт не разбирая дороги, мотыляя тебя из стороны в сторону, ударяя об ухабистые, колдобистые места на ней… И тогда ты поймёшь, что доселе всё… всё, что происходило, и казалось таким мучительным, станет лишь малой неприятностью, на которую не стоило и вовсе обращать внимание, о которой не стоило и тревожиться… Да, доченька, всё… всё именно так… Так и с государыней Любовью!.. Преодолевая ссоры, недопонимания на той узкой любовной тропочке, а порой и предательства ты сможешь вызнать силу своих и его чувств. Ты научишься отличать красоту постоянной любви, от сладостности мгновенной страсти. Ты, поймёшь, что не всегда за нежными словами любимая, дорогая и солнышко живёт чистота намерений и неподкупность любви. – Женщина подняла дотоль опущенную голову и глянула в столь милое лицо дочери, где каждая чёрточка и изгиб, знакомый с самого рождения вызывал чувство трепетной и несравнимой ни с чем иным теплоты, присущей исключительно матери. – Всё не так просто, как кажется на первый взгляд… и ты… ты… девочка моя, должна принять то, что произошло, с должным пониманием неизбежности и необходимости… И приготовиться к тому, что в этой многомерной жизни непременно найдутся те кто обидит и предаст, этим самым научив и показав неподдельность любви и верности.
– Мамочка… мамочка… зачем же так сложно? Почему? Почему нельзя без этих жертв и страданий? – почти прошептала девушка, и из глаз её… таких глубоких, точно впадины жерлов вулканов, потекли крупные слезинки. – Не хочу… не хочу страдать, мучиться от мысли, что он предал и ушёл… Не хочу так учиться, познавать. Хочу, чтобы всего этого не было, и никогда не происходило… И Валерка был со мной… Отмотать, отмотать время туда… назад… назад… и я бы поняла его, я бы выслушала даже если мне это не нравится… Лишь бы только он остался со мной… Кто… кто решает быть нам вместе или нет? Кто… кто подкидывает в жизни встречи и разлуки? Кто… кто ломает, перекраивает наши судьбы? Кто?… А я… хочу… хочу! Хочу как прежде! Хочу!
Теперь она не просто плакала, а рыдала и требовательно, как всякий избалованный, обрегаемо-любимый ребёнок стучала ладошкой по столу, будто прося обратно отобранной игрушки. И еле слышно позвякивая, качали своими телами две старые с выщербленными гранями бело-голубые чашки, дрожал пузатый чайник, выплёскивая из своего удлинённого носика буроватый чай. Крупные капли шумно плюхались на скатерть и боязливо застывали на ней, верно пугаясь тех, схожих с детскими, призывов. Постанывал и сам стол, может не привыкший к такому обращению, а может утомлённый за время своей долгой жизни от протекающих на его глазах злополучных драм.
Дочь неожиданно и вовсе громко закричала, что-то непонятное. И вырвавшийся вроде как из души клик, больше походил на безумный верезг, а затем уткнула раскрасневшееся толи от стыда, толи от недоступности желания лицо в длани рук и застонала. Мать неторопливо отодвинулась от стола, заскрипел, разваливающийся под её полнотой деревянный табурет, дарованный ей, государыне пусть и не богатой, но всё же значимой для кого-то страны, не очень любезным, однако любящим супругом, и, поднявшись на ноги, медленной поступью обошла стол. Она приблизилась к постанывающей девушке, и, обхватив её голову ладонями, прижала к себе. Уткнув голову как раз в то место, где когда-то она появилась и возросла, приняв положенный её человеческий облик.
– Поплачь… поплачь и станет легше, – негромко заметила мать. – Иногда слёзы снимают боль души и заглушают тоску… И пусть лишь на время, но порой и этот короткий морг, движение одного твоего века, будто глоток свежего воздуха для того кто долго томился в закоптелой печи… Знаешь, – проронила она вскорости, и, склонившись над дочерью, притулилась щекой к девичьим волосам, мягким и шелковистым, таким родным и любезным, от нежности к каковым точно в невесомости колыхнулось сердце, выстукивающее в груди ритм жизни, – Я поняла одно… В этом мире нет… и никогда не было того, кто устраивает встречи, кто ломает или коверкает судьбы… Лишь случай и выбор руководят твоей жизненной дорогой… тропой любого из нас… Только эти две столь отличные и одновременно общие сути, соединяясь, направляют тебя в то или иное русло реки-жизни… Даруя тот или иной этап тягот, невзгод, горестей иль радости, любви, веселья. И если внезапно сходится благоприятный случай, с твоим выбором, тебе сопутствует удача, а если нет… Если нет… Тогда нет! Наверно, этот случай и мой выбор когда-то благоприятно совпал для нас… Для нас – меня и твоего отца… А я всего только ответила улыбкой на его теплые слова. Потому мы и смогли познакомиться, полюбить друг друга и пожениться. Мы прошли с ним долгий и тернистый путь совместной жизни, много раз ссорясь, обижаясь, недопонимая друг друга, впрочем, всякий раз сберегая то первое, трепетное чувство, возникшее в наших сердцах, – мать провела суховатой ладонью по волосам дочери, приглаживая на них каждую кудельку, приголубливая каждый локон. – И даже если он не называл меня при тебе ласково… теми величаниями, каковые присущи в основном людям молодым, не изведавшим силу собственных чувств, пройденных троп и набитых оскомин, то это вовсе не потому что я ему не дорога… Это значит совсем другое, – женщина на чуть-чуть стихла и еле слышно дохнув, просияла улыбкой. – Слишком велика наша потребность друг в друге так, что невозможно выразить её никакими словами. Нам достаточно тех простых звуков нашего имени, достаточно касаний рук, чтобы ощутить вечное единство тел и душ… Когда твой отец возвращается с работы домой, я смотрю на него, и вижу дорогое мне лицо, я любуюсь его ладной, крепко-скроенной фигуру, узнаваемой издалека… Я ощущаю его запах… запах первого и единственного мужчины… И разве важно мне в этот момент, как назвал он меня… Вер или Веруньчик… Ведь в тех трёх простых буквах он передал предназначенное только мне одной потаённое послание… послание любви.