– Ох! Кали, – взволнованно дыхнула Владелина, тотчас сменив в себе недовольство на участие, ибо была не в силах обидеть демоницу, слишком сильно ее любя. Она немедля подалась вперед к краю кресла и крепко обняв за шею рани, прижалась губами к ее щеке. – Нет, нет, ты только не огорчайся, просто я хотела побыть на море и с Дажбой.
– Дорогая моя госпожа… моя достославная, дражайшая госпожа, – нежно прошептала Кали-Даруга и ответила более жарким объятием, прижав к себе сразу тремя свободными руками. – Наша бесценность, молю вас выполнить мою просьбу и испить сонной вытяжки оно ноне надобно. Я б не попросила, коли, это было не столь важно.
– Зачем? – отстраняясь от демоницы, обидчиво дернув губами, вопросила Влада. – Не хочу спать.
– Совсем немного. Вы поспите совсем немного, – полюбовно оглаживая и целуя перстами кожу лица, шеи и рук юницы, пояснила Кали-Даруга. – Я обещаю самую малость, то надобно. Вы же знаете меня, разве я стала бы настаивать, ежели б было не нужным, дражайшая госпожа.
– Не понимаю, – оглядывая залу и сызнова удобно располагаясь в кресле и распрямляя ноги, произнесла девушка. – Дажба привел сюда, посадил на кресло и попросил не вставать… Богов тут нет. И зачем, вообще, в капище пить сонную настойку. Такого ты, Кали, еще никогда со мной не делала, – добавила она, и, вздохнув, взяла протягиваемую ей пиалу. Юница сделала один глоток вытяжки, и, перекосив лицо, торопливо молвила, не столько вопрошая, сколько свидетельствуя, – и чего такая кислючая, аж язык сводит.
– Так надо, наша драгоценность, – пропела своим низким голосом демоница и слегка приподняла край братины, поощряя тем пить дальше.
Владелина сызнова скривила губы, но, не желая огорчать свою любимую Кали, махом выпила всю вытяжку, возвратив ей пустую пиалу.
– Надобно еще, – все с тем же попечением и внушением отозвалась рани Черных Каликамов, одновременно одной из правых рук взяв кувшин и налив вытяжки в поддерживаемую за дно братину.
Владелина расстроено качнула головой, но пререкаться не стала и вновь выпила вытяжку.
– И еще одну, – теперь Кали-Даруга и вовсе шепнула, вроде боясь, что пошедшая на уступки девочка откажет ей в этакой малице.
Туго вздохнув, понимая, что сна теперь не избежать Влада выпила и третью пиалу, а отдав ее рани, все же досадливо заметила:
– Теперь я точно долго буду спать.
– Нет не долго, просто очень крепко, – пояснила демоница, пристраивая братину на пуфик подле кувшина. – Ложитесь, дражайшая госпожа на кресло, чтобы вам было удобно.
Девушка медлила совсем немного, а посем все же уступила Кали-Даруги, и, улегшись на сиденье кресла на бок, подложила под голову согнутую в локте руку и воззрилась на зеркальные стены, в которых плыли белые пушистые, чем-то схожие с барашками облака, отражающиеся от свода.
– Знаешь, Кали, я сегодня посмотрела девочек, – морг спустя, произнесла она, и перевела взор с зеркальных стен на лицо демоницы. – Они очень красивые и не такие тощие, хилые и болезные как я. Они подстать нашим мальчикам.
– Госпожа, что же вы говорите такое, – Кали-Даруга подступила к краю сидения, оперлась об него грудью и левым локтем и принялась, ласково целуя поглаживать тремя руками голову и тело девушки. – Никакая вы не тощая, и не хилая. Вы, драгоценность, за которую переживают все Зиждители и Расы, и Димурги, и Атефы, за каковую тревожится сам Родитель. А то, что вы порой прибаливаете так вам сие положено, ибо драгоценность надо кахать и баловать, нужно создавать благодатные условия. Вы, точно дивный цвет, созданный великой рукой Творца, нуждаетесь в особом уходе и защите. А эти девочки, они вроде сорной, луговой травы, что выкинули из своих прозрачных лап духи, ей ничего не страшно… ни огонь, ни мотыга, ни людские руки. Сколько не бей, все равно вылезет. Обаче, в той траве кроме остроносой зелени ничего и нет… ни цвета, ни нежности, ни аромата. И не возникает к ней чувство трепета и любви, благости и желания обладать, наслаждаться виденным. Вы же, вы изумительный по чистоте и сиянию цвет, столь драгоценный своими переливами, неподражаемо-прекрасный по звучанию и аромату, бесценность… сама бесценность.
Влада, видимо, так и не дослушала Кали-Даругу. Она резко сомкнула очи и увидела перед собой раскинувшиеся дали луговых трав таких могутных, сильных, выносливых, кои могли преодолеть огонь, мотыгу и руки людей. Которые могли, несмотря на трудности, невзгоды и боль, сызнова возрождаться, существовать и дарить жизнь своему потомству. Та безбрежная зелень местами покрылась голубыми полосами цветущей волошки и, видимо, заполнила всю девочку, нежно заколыхав ее тело туда… сюда, словно укачивающие, любящие руки Кали-Даруги.
В залу капища через серебристо колыхающуюся испарениями завесу вошел старший сын Родителя Господь Перший. Ноне обряженный в бледно-голубое сакхи усыпанное по подолу и отворотам долгих рукавов перемещающимися серебряными звездочками, то весьма крупными в полпальца, а то просто крошечными не больше брызги воды. На голове Зиждителя в высоком венце, где узкой полосой по лбу пролегал с черной блестящей поверхностью обод, от которого устремлялись вверх закрученные по спирали серебряные дуги украшенные изображениями насекомых, рептилий, земноводных, зверей, в навершие возлежала скрученная по спирали черная с золотым отливом змея беспокойно зыркающая на все окрест себя зелеными очами. Перший неспешно вступил в залу, и, пройдя ее до середины, остановился в нескольких шагах от кресла, с одинаковой нежностью взглянув на спящую девочку и стоящую подле нее к нему спиной рани. Влада сейчас спала на спине, раскидав в сторону руки, и легохонько улыбалась.
– Живица, – умягчено позвал демоницу Перший, – как девочка?
Рани, судя по всему, не слышала, как вошел Бог, потому немедля развернувшись на зов, с дочериной преданностью взглянув на него, чуть слышно произнесла:
– Госпожа спит. И будет спать очень крепко и столько, сколько надо, засим я напою ее вытяжкой и она пробудится, госпожа о том просила. Хотя я бы позволила ей еще поспать, потому как Зиждитель Небо без согласования того со мной позволил милому мальчику Дажбе отнести госпожу на море, что сейчас недопустимо для нее. Ему, Зиждителю Небо, совсем безразлично здоровье лучицы… совсем Господь… Кстати по поводу лучицы, днесь она бодрствует… так, что услышит, увидит вас… что ей необходимо.
Рани сказала про поступки старшего Раса с такой горечью, что испытанное ею негодование не просто стало слышно, а еще и видно, ибо она тягостно вздрогнула всем телом. И, одновременно, порывчато качнулся второй язык на ее подбородке.
– Ну, ну, моя дорогая, – участливо произнес Перший, и неспешно приблизился к креслу, на ходу ласково огладив голову отошедшей и освободившей ему место демонице. – Думаю, ты слишком строга к Небо. И все еще холишь внутри себя обиду к нему, кою я думаю надобно забыть. – Димург медлительно наклонился к Владе, и, подняв ее на руки, испрямившись, прижал к своей груди, весьма нежно дополнив, – девочка так славно выглядит, так похорошела, набрала в весе. И я уверен… Уверен и лучица также здорова. Ты умница… просто умница, моя бесценная живица, моя Кали-Даруга. Я в тебе не сомневался… Знал… Верил посылая тебя сюда, что ты спасешь мою лучицу.