– А городской вуз, – утверждала Василиса, – к числу таковых не принадлежит.
Выбор, сделанный ею, абсолютно не совпадал с сумбурными размышлениями о том, кем она себя видит. Заверив учителей в своей любви к химии и биологии, получив подтверждающие эту любовь грамоты об успехах в предметах, Ладова подала документы на факультет дошкольного воспитания, просто перейдя из одной очереди в другую, неожиданно для себя самой.
– С ума сошла? – опешила Гулька. – Чужим детям всю жизнь сопли подтирать?
– Почему чужим? – искренне изумилась Василиса. – Твоим, например.
Единственным, кто по достоинству оценил выбор Ладовой, стал Андрей Александрович Хазов, столкнувшийся с подругой дочери на площади, где располагалась городская администрация.
– Только Юле не говорите, – попросила его Василиса и опустила голову.
– Почему? – удивился Андрей Александрович.
– Да ну… – Ладова пожала плечами. – Меня все ругают.
Она хотела признаться Юлькиному отцу, что и сама не понимает, как это случилось, но замешкалась и спешно попрощалась.
– А по-моему, прекрасный выбор, – коснулся ее плеча Хазов. – Хорошая профессия. Рядом с детьми всю жизнь. Ни подлости, ни грязи. Представляешь?
Василиса с готовностью кивнула, шумно сглотнув не понятно откуда взявшийся ком в горле.
– Давай, подвезу? Домой?
– Не надо, – смутившись, отказалась девушка и показала рукой на ворота городского парка: – Мне туда.
«Врет», – безошибочно определил Андрей Александрович и проводил Василису взглядом. Высокая, немного сутуловатая, с широкой спиной, полными сахарными ногами, в стоптанных босоножках, она странно тревожила сердце городского головы. «Аэлита», – подумал Хазов и легко представил ее в окружении белоголовых детишек, на нее же и похожих. Андрей Александрович почувствовал странное давление внизу живота, но, списав его на последствия столовской еды, стремительно двинулся к машине, оставив инопланетное создание за спиной.
Уезжая из города, как выяснилось навсегда, Юлька бледной сомнамбулой двигалась по городским улицам, мысленно перенося их на карту своей внутренней памяти, чтобы, затосковав, вызвать их к жизни вместо того, чтобы покупать билет и сломя голову мчаться домой, к отцу. На кладбище, где была похоронена ее мать, она не поехала – не захотела. Только положила в чемодан несколько фотографий, а потом и их вынула, оставив одну, в паспорте, маленькую, любительскую, на которой пятилетней девочкой соединяла руки родителей. Снимки Василисы и Гульки Хазова приколола иголками к обоям в своей комнате и на вопрос отца: «Может, возьмешь?» – нарочито весело ответила: «Да ну их! Замучают!»
Накануне своего отъезда Юлька провела выездное совещание у Ладовой дома и строго-настрого запретила ехать провожать себя на вокзал.
– Ага! – так и послушалась ее Гулька. – Будешь ты мне еще указывать! Беременным вообще нельзя отказывать и расстраивать меня нельзя!
– А других беременным расстраивать можно? – въедливо уточнила у Низамовой Хазова и тут же отвела глаза в сторону.
– Правильно, – осерчала Гулька. – Давай, поплачь еще! Давно мы тебя не слышали…
Василиса видела, что Гульназ бодрится изо всех сил, но по тому, как упорно убегал к виску ее левый глаз, Ладова понимала: еще чуть-чуть и та разревется.
– Пожалуйста, – взмолилась наконец Юлька. – Мне и так тяжело: и вы, и папа…
– Хорошо, – как-то очень скоро согласилась Гулька и, сложив ручки на животе, добавила: – Если ты не хочешь нас с Васькой видеть, ради бога!
– Не хочу, – скривилась Хазова и озвучила еще одну просьбу: периодически навещать Андрея Александровича, чтобы «ему не так тоскливо было». Больше обсуждать было нечего, но разойтись не хватало сил и до прихода ладовских родителей эти трое молча лежали на большой супружеской кровати «теть Гали с дядь Юрой» и пялились в потолок. Юлька лежала в середине, периодически посматривая то на тонкий профиль Низамовой, то на покрытую еле заметным пушком щеку Василисы.
В день отъезда Хазова подругам звонить не стала, невзирая на активные уговоры отца.
– Нет, – категорически отказалась Юлька и тенью метнулась к себе на второй этаж, чтобы в последний раз проинспектировать, не забыла ли чего. Понурый Андрей Александрович терпеливо ждал дочь, сидя на последней ступеньке винтовой лестницы, и с ненавистью смотрел на электронные часы, красным огоньком намекающие на то, что пора выходить из дома.
– Вот зачем ты едешь со мной? – по привычке съехала к нему на попе Хазова и положила голову на плечо.
– А как же? – удивился вопросу Андрей Александрович. – Устроить-то тебя в Москве надо. Может, квартиру снимем?
– Нет, – снова отказалась прислушаться к отцовским советам Хазова. – Сначала в общежитии, а там будет видно.
– Ну почему ты отказываешься от моей помощи? – посетовал Андрей Александрович. – Ты же у меня одна.
– И ты у меня один, – все-таки заплакала Юлька и обвила руками отцовскую шею.
– Один плюс один уже два, – прошептал ей в ухо старший Хазов и поднял дочь на руки: Юлька была практически невесомой.
– Поехали, дочь… Опоздаем.
Опаздывать было не в характере Хазовых, но вполне в духе Василисы, метровыми шагами рассекающей перрон в поисках подруги. Следом за ней стремительно шествовал смуглый индеец Бектимиров в белом халате санитара «Скорой помощи». Третьей семенила Гулька и внимательно вглядывалась в лица встречных прохожих.
– Вон наши! – взвизгнула она и изящно, насколько позволяло ее состояние, подкатилась к вагону с красными шторами, возле которого стояли Хазовы и бессменный водитель городского головы.
– Юлька! – бросилась к ней Гульназ и прижалась с такой силой, как будто провожала подругу на фронт.
– Дуры вы мои! – смеялась и плакала Хазова, пытаясь обнять одновременно обеих. – Приперлись все-таки!
Мужчины снисходительно наблюдали за жужжащим, словно улей, женским царством и сохраняли внешний нейтралитет, хотя все трое, пожалуй, испытывали какое-то странное волнение и даже избегали смотреть друг на друга.
– Тюрина брось, – вдруг шепнула на ухо Василисе Юлька.
– Ты про что? – порозовела Ладова, но ответила ей не Хазова, а подпрыгнувшая на месте Гулька:
– Про то! Сволочь он.
Василиса хотела сказать: «Да ладно вам», но, мельком взглянув на Андрея Александровича, тихо проронила:
– Хорошо!
– Поклянись! – Гулька дернула Василису за рукав и уставилась на Хазову в поисках поддержки. – Вот возьми и перед Юлькой поклянись, потому что она уезжает… И оставляет тебя со мной, поэтому слушайся.
– Детский сад какой-то, – выдохнула Василиса и с раздражением подумала обо всех сразу, в том числе и о старшем Хазове: «Стоит, смущает».