За добычей он обычно ходил два дня: практика, а заодно удовольствие. Про себя привычно именовал свою добычу убоиной. «Цель», «жертва» – таких слов для него не существовало, как и слова «потенциальный». Тоже мне термин. Для Жнеца, как только он фокусировался, убоина была уже мертва. В данном случае имело смысл присмотреть для себя кого-нибудь более достойного (если хотите – интересного), но именно этот толстяк показался хищнику особо отталкивающим: стойкая привонь печали и неудачливости, дающая понять, что мир без него не обеднеет. Своим видом и поведением толстяк влек хищника к себе примерно так, как самое медленное животное в стаде притягивает внимание гепарда.
Так они и пребывали, хищник и его добыча – в одном и том же месте, за слушанием одной и той же музыки, уже почти час, – пока толстяк не поднялся отлучиться в туалет. Настало время закончить танец, начавшийся сорок восемь часов назад. Танец, о своем участии в котором толстяк даже не догадывался. Хищник тронулся за ним следом, держась в десятке шагов за спиной. Он терпеливо дождался, пока дверь в мужской туалет не перестанет хлябать в своей притолоке, и лишь после этого вошел. Внутри находился один лишь толстяк – стоял у писсуара с лицом, искаженным усилием и болью. Должно быть, проблемы с мочевым пузырем. А может, камни в почках. Ничего, мы положим всему этому конец.
Приближаясь, хищник попутно подмечал: двери в обе кабинки открыты. Внутри никого. Нож был уже у него в руке. Хищник удовлетворенно заслышал сухой щелчок: лезвие выкинулось в рабочее положение.
Спустя секунду звук повторился, и тут до хищника дошло, что первый щелчок исходил не от его, а от какого-то другого лезвия. Чьего? Скорость каждого движения возросла. С внезапно пересохшим горлом хищник почувствовал, как неистово бьется сердце. Но теперь двигался и толстяк. Правая рука слилась в розово-серебристую дугу, и вслед за колющим ударом в грудь хищник ощутил спазм боли, полыхнувший по всему телу, сковав его, словно льдом, отчего ноги при попытке двинуться не подчинились сигналам мозга. Вместо того чтобы отпрыгнуть, хищник нелепо опрокинулся на холодную влажную плитку пола, выронив из онемелых пальцев правой руки ставший вдруг невыносимо тяжелым нож, а левой стиснув рогатую рукоятку лезвия, которое сейчас впилось ему в сердце. Из раны струей хлестнула кровь и пошла растекаться по полу. Видно было, как от растущей лужи бережно отступили те бурые башмаки.
Изо всех своих убывающих сил хищник поднял голову и вперился в лицо толстяка, который теперь таковым вовсе не являлся. Жир превратился в мышцы, покатые плечи распрямились. Потливость и та исчезла, испарившись в вечерней прохладе. Остались лишь смертоносность и цель, и обе на миг слились воедино.
Теперь на шее своего убийцы хищник различал зарубцевавшиеся следы ожогов. Как видно, этот человек когда-то жестоко горел. Чувствуя, что жизнь уходит, беспомощно изливается из тела, хищник тем не менее пытался привести в порядок мысли, заполнить провалы памяти.
– Эх Уильям, Уильям, – с мягким укором произнес толстяк. – Разве можно быть таким беспечным? Никогда нельзя путать бизнес и удовольствие.
Хищник издал горлом булькающий звук, губы шевельнулись. Толстяк, судя по всему, почувствовал, что он пытается сказать.
– Кто я такой? – уловил убийца ход мысли умирающего. – Значит, не помнишь. А ведь мы когда-то были знакомы. Годы изменили меня: возраст, чужие делишки, скальпель хирурга. Мое имя – Блисс.
Хищник, что-то вспомнив, страдальчески повел глазами. Скрюченные пальцы заскребли по полу в тщетной попытке дотянуться до ножа. Секунду-другую Блисс молча смотрел, а затем нагнулся и, провернув лезвие у хищника в сердце, вынул нож и отер лезвие о рубашку мертвеца. После этого из внутреннего кармана он извлек небольшую стеклянную бутылочку и, подставив ее к отверстой ране, нажатием усилил кровоток. Когда бутылочка наполнилась, Блисс навернул на нее крышечку и покинул туалет, на ходу снова придав своему телу вид апатичного, потного вместилища души. Души хронического, обреченного неудачника. Никто – даже бармен – не поглядел вслед, когда толстяк уходил, а к тому времени, как был найден труп хищника и вызвали полицию, Блисс был уже далеко. Невесть где.
* * *
Последнее в череде убийств произошло на полоске голой земли в тридцати километрах южнее реки Святого Лаврентия, на севере Адирондакских гор [1] . Когда-то эту землю сформировали пожары и засухи, фермерство и железные дороги, подрывы породы и рытье шахт. Какое-то время добыча железной руды была делом более прибыльным, чем валка леса, и по лесным просекам здесь мчались паровозы – так, что только искры из труб, – отчего нередко случались пожары, порой такие, что для борьбы с ними задействовалось до пяти тысяч человек.
Одна из подобных дорог, сейчас давно уже брошенная, вилась через лес из болиголова, клена, березняка и молодого бука, а потом выныривала на поляну – остатки грандиозного лесного пожара 1950 года, после которого железнодорожная ветка уже не восстанавливалась. Среди бурелома невредимым торчал один болиголов. Под ним на влажной земле сейчас стоял коленопреклоненный человек. Рядом с ним находился могильный камень. Выбитое на камне имя коленопреклоненный прочел, когда его сюда притащили. Ему его высветили фонариком, а затем началось избиение. В отдалении виднелся дом, верхние окна светились. Человеку показалось, что там за стеклом кто-то сидит, наблюдая, как жертву методично, с расстановкой метелят кулаками.
Его взяли в хибаре возле Лейк-Плэсид. С ним была девушка. Плененный попросил ее не трогать. Девушку связали, сунули в рот кляп и оставили плакать в ванной. То, что ее не убили, – снисхождение слабое, но к плененному не проявляли и этого.
Видел он уже с трудом. Один глаз заплыл полностью, и на этом свете, пожалуй, уже не раскроется. Губы были расквашены, зубы выбиты. Сломаны ребра – сколько именно, не разобрать. Кара обстоятельная, но не садистская. Похитителям требовалась информация, и через какое-то время они ее получили. После этого избиение прекратилось. Человек стоял, утопая коленями в земле и предвидя скорое расставание с жизнью.
Со стороны дома приближался мини-вэн. Подъехав по изрытой колеями грунтовке к могиле, он остановился. Задние дверцы открылись, и послышалось урчание мотора: оттуда на землю опустился пандус.
Коленопреклоненный повернул голову. По пандусу медленно съезжала инвалидная коляска с костлявым старческим силуэтом. Фигура была укутана одеялами, как какой-нибудь младенец-переросток, а голову от вечерней прохлады защищала красная шерстяная шапочка. Лицо почти полностью скрывала кислородная маска – во всяком случае нос и рот. Кислород подавался из приделанного к спинке коляски баллона. Различались лишь водянистые карие глаза. Коляску толкал мужчина на пятом десятке, остановившийся, когда она оказалась в полуметре от коленопреклоненного.
Старик крупно дрожащими пальцами снял маску.
– Ты знаешь, кто я?
В ответ последовал кивок, но старик продолжал говорить, как будто не получил ответа. Его палец указывал на надгробие.