Только отойдя от дома на некоторое расстояние и перейдя на бег в безнадежной попытке остановить такси, он вдруг осознал, что так и не спросил у Венис, что она хотела ему сказать.

Глава десятая

Дрисдейл Лод знал, что его друзья считают, не без легкой примеси завистливого чувства, что он прекрасно устроил свою жизнь. Он не возражал против такого мнения, приписывая эту заслугу исключительно себе. Положение удачливого адвоката, специализирующегося на делах по обвинению в клевете, давало ему уникальную возможность видеть, до какой степени некоторые люди умудряются запутать свою жизнь; на эту путаницу он взирал с профессиональным сочувствием и одновременно с удивлением: как это мыслящие существа, которым предлагается выбор между порядком и хаосом, благоразумием и глупостью, могут поступать так неразумно. Если бы его расспрашивали дальше, он признал бы, что ему всегда везло. Он был единственным и любимым сыном у обеспеченных родителей. Умный и привлекательный внешне, он и в школе, и в Кембридже делал большие успехи и еще до изучения юриспруденции получил прекрасные оценки по классическим языкам. Его отец не был юристом, но имел друзей в этом кругу, так что найти Дрисдейлу хорошего наставника не представляло труда. В нужное время он стал членом «Чемберс» и при первой представившейся возможности получил «шелк».

Отец умер несколько лет назад, оставив матери приличное состояние. Та не обременяла сына заботами о себе, требуя только, чтобы один уикенд в месяц он проводил в ее доме в Бакингемшире и присутствовал на торжественном обеде. С его стороны требовалось только присутствие, а со стороны матери – хорошая еда и гости, с которыми сыну не было бы скучно. Эти визиты включали в себя и нежные ласки его бывшей няни, которая осталась жить с матерью в качестве компаньонки и помощницы, и возможность поиграть в гольф или интенсивно походить по окрестностям. Грязные сорочки, которые он привозил с собой, тщательно стирались и гладились. Это было дешевле, чем носить через дорогу в ближайшую прачечную, а также экономило время. Мать была страстным садоводом, и Дрисдейл увозил с собой в квартиру на южном берегу Темзы, рядом с Тауэрским мостом, свежесрезанные цветы и сезонные овощи.

Они с матерью испытывали друг к другу живейшую симпатию, в основе которой лежало уважение к эгоизму другого. Единственное недовольство, какое позволяла себе мать – и то намеками, а не открыто, – неторопливость сына в вопросе брака. Она хотела внуков; отец мечтал, что его род продолжится. На обеды приглашались подходящие девушки. Иногда Дрисдейл снисходил до того, что с кем-то из них встречался и позже. И совсем редко после такого обеда завязывался романчик, который обычно заканчивался взаимными обвинениями. Когда последняя соискательница в слезах грозно потребовала ответа: «Кто твоя мать? Сводница, что ли?» – Дрисдейл решил, что вся эта эмоциональная неразбериха превышает полученное удовольствие, и вернулся к прежней практике – стал вновь встречаться с дамами довольно дорогими, зато разборчивыми в выборе клиентов, с воображением в работе и не болтливыми. За такое стоило платить. Лод никогда не искал дешевых удовольствий.

Он знал, что мать, сохранив старомодное предубеждение против разведенных женщин, особенно с детьми, считала Венис неприятной особой и боялась, что сын женится на ней. Такая мысль как-то пришла ему в голову, но уже через час он ее отбросил. Дрисдейл подозревал, что у Венис кто-то есть, хотя никогда не пытался узнать его имя. Об их дружбе в коллегии сплетничали, но на самом деле они никогда не были любовниками. Его не привлекали успешные и властные женщины, и он иногда говорил себе с кривой улыбкой, что секс с Венис был бы чем-то вроде экзамена, а его действия впоследствии подверглись бы подробному перекрестному допросу.

Раз в месяц мать, энергичная и еще привлекательная шестидесятипятилетняя женщина, приезжала в Лондон встретиться с кем-нибудь из подруг, походить по магазинам, посетить выставку или салон красоты, а затем ехала к нему на квартиру, как было и сегодня. Они вместе ужинали, обычно в ресторане у реки, а потом Дрисдейл сажал мать в такси до Марилебона, откуда она поездом добиралась до дома. Типичным проявлением ее независимости было то, что в последнее время она все чаще стала задаваться вопросом, разумно ли ей ехать после насыщенного дня к Тауэрскому мосту, особенно зимой. Не хотелось поздно возвращаться домой. Дрисдейл подозревал, что их негласное соглашение долго не протянет, однако ни мать, ни сын долго жалеть об этом не будут.

В тот момент, когда он, расставшись с матерью, входил в квартиру, зазвонил телефон. В трубке раздался властный голос Венис.

– Я должна тебя видеть, и желательно сегодня. Ты один?

– Да. Только что посадил маму в такси, – ответил Дрисдейл осторожно. – А что, дело не ждет? Уже одиннадцать.

– Не ждет. Я буду у тебя скоро.

Через полчаса он открывал ей дверь. Венис впервые была у него дома. Чрезвычайно щепетильный в таких делах Дрисдейл, если было назначено свидание, заезжал за ней сам, а потом отвозил домой. Однако, оказавшись в его гостиной, Венис не проявила никакого интереса ни к тому, что было внутри комнаты, ни к тому, что было снаружи, – сверкающему простору реки за окном и великолепному в освещении прожекторов Тауэрскому мосту. На какое-то мгновение Дрисдейл даже почувствовал досаду, что комната, которую он так любовно отделывал, может кого-то оставить равнодушным. Не обратив внимания на потрясающий вид из окна, который приковывал внимание всех гостей, Венис сбросила пальто ему на руки, словно он был слугой.

– Что будешь пить? – спросил Дрисдейл.

– Ничего. Все равно. Что и ты.

– Значит, виски?

Дрисдейл знал, что она не любит виски.

– Тогда лучше красное вино. Уже открытое.

Ничего открытого не было, и он достал из бара бутылку «Эрмитажа», наполнил бокал и поставил перед ней на низкий столик.

Не глядя на бокал, Венис сразу приступила к главному:

– Прости, что не предупредила заранее, но мне срочно нужна твоя помощь. Помнишь того парня, Гарри Эша, я еще защищала его три или четыре недели назад?

– Конечно.

– Сегодня после суда я видела его в Олд-Бейли. Он встречается с Октавией. По ее словам, они обручены.

– Лихо. Когда они познакомились?

– После суда над ним. Когда же еще? Ясно, что он все подстроил, и я хочу положить этому конец.

– Понимаю всю нежелательность такого знакомства, но не понимаю, как можно положить этому конец, – осторожно проговорил Дрисдейл. – Насколько я знаю, Октавия совершеннолетняя. И даже в противном случае у тебя были бы трудности. Что ему можно инкриминировать? Его оправдали.

Дрисдейл не произнес вслух того, что и так было ясно: «Благодаря тебе».

– Ты с Октавией говорила? – продолжил он.

– Конечно. Она тверда, как кремень. Это понятно. Часть его очарования в той власти, какую она обретает надо мной, доставляя мне боль.

– Тебе не кажется, что ты несправедлива? Зачем ей доставлять тебе боль? Возможно, она действительно его любит.