Маргарет полностью посвятила свою жизнь этому дому, воспитанию детей, уходу за садом и оранжереей, приходской церкви и шитью лоскутных одеял. Работать она никогда не стремилась, а Гарольд слишком ценил домашний комфорт, чтобы настаивать на этом. Когда в трудные времена доход мужа уменьшился, Маргарет неуверенно сказала, что могла бы вспомнить свои секретарские навыки, однако муж воспротивился: «Как-нибудь справимся. Ты нужна дома детям».
И они справились. Но сегодня, когда поезд после минутного пребывания в ярком свете Стрэтфорд-стейшн с грохотом ворвался в темный тоннель, Гарольд, сидя в вагоне с не раскрытой «Дейли телеграф», размышлял, справится ли он на этот раз. В конце месяца, после собрания членов «Чемберс», он будет знать, продлят ли ему контракт на три года или на год с возможным продлением. И что делать, если ответ будет отрицательный. В течение почти сорока лет коллегия была смыслом его жизни. Он отдавал ей (больше по собственному почину, чем по необходимости) все свое время, энергию и усердие. У него не было хобби, да на это и не хватало времени – свободными оставались только уикенды, когда он мог выспаться, посмотреть телевизор, свозить на прогулку Маргарет, подрезать траву перед домом и помочь с тяжелыми работами по саду. И какое у него могло быть хобби? Можно было чем-то помочь в приходе, но Маргарет уже состояла в приходском совете, была одной из дежурных по украшению и уборке церкви и частично занятым секретарем женского общества «Встречи по средам». Ему претила мысль идти просителем к викарию со словами: «Пожалуйста, найдите мне работу. Я старею. И ничего не могу вам предложить. Дайте мне возможность почувствовать себя снова полезным».
В их жизни всегда существовали два мира – его и Маргарет. Его мир – так она думала или решила так думать – был мужской анклав, где Гарольд после главы «Чемберс» был самым важным человеком. Этот мир ничего не требовал от Маргарет, даже ее интереса к нему. Она никогда не роптала, хотя работа много требовала от мужа – раннего подъема, позднего прихода домой. Если приходилось задерживаться, Гарольд никогда не забывал позвонить домой, а Маргарет до минуты высчитывала время, когда надо подогреть тарелку, вынуть из духовки мясо, включить горелку под овощами, чтобы к приходу мужа все было так, как он любит. Его работа была важным делом, и с ней нужно считаться: ведь муж приносил деньги, без которых ее мир рухнул бы.
Но какое место в этом мире занимает он? Их единственный общий интерес – воспитание детей, но и тут основная ответственность лежит на Маргарет. Когда он возвращался домой, Салли и Стивен уже лежали в постели. Это Маргарет кормила их ужином, читала на ночь, а когда они стали ходить в школу, слушала рассказы об их маленьких победах и поражениях. Когда они нуждались в отце – если только действительно нуждались, – его не было рядом. Они и сейчас доставляли волнения – дети всегда их доставляют. Стивен только что получил аттестат, дающий возможность поступить в Редингский университет, и они волновались, продержится ли он там первый год. Старшая Салли получила профессию физиотерапевта и работала в больнице Халла. Она редко приезжала домой, но звонила матери не меньше двух раз в неделю. Мечтавшая о внуках Маргарет беспокоилась, что в жизни Салли нет мужчины, а если есть, то, возможно, такой, какого и родителям представить совестно. Когда дети находились дома, Гарольд прекрасно с ними ладил. У него всегда хорошо складывались отношения с незнакомцами.
Его отец, ежедневно совершавший в свое время тот же маршрут, что и Гарольд, выходил на станции Ливерпуль-стрит и добирался оттуда до Мидл-Темпл-лейн на автобусе, идущем по Флит-стрит. Гарольд же проезжал еще три остановки и шел по Чансери-лейн. Ему нравилось ощущать утреннюю свежесть Сити, первое пробуждение городской жизни – словно великан, проснувшись, расправлял затекшие члены, нравилось вдыхать ароматный запах кофе, доносившийся из закусочных, открытых для рано встающего рабочего люда и тех, кто отстоял ночные смены. Знакомые фасады магазинов и общественных зданий на Чансери-лейн были для него старыми знакомыми: лондонский «Серебряный мир», «Эд энд Равенскрофт, изготовление париков и пошив одежды», с королевским гербом на дверях и церемониальным – алым с горностаем – одеянием знати в витрине, внушительный Государственный архив, проходя мимо которого Гарольд каждый раз вспоминал, что там хранится Великая хартия вольностей, и офисы Общества юристов с железной оградой и позолоченными львиными мордами.
Обычно он пересекал Флит-стрит и выходил на Мидл-Темпл-лейн через ворота Рена[12], никогда не проходя под ними, чтобы не поднять глаза на знак невинного агнца. Мгновенный взгляд на древний символ был его единственным суеверием. Иногда Гарольд думал, что это доступная ему молитва. Но последние месяцы вход с Флит-стрит был закрыт на реконструкцию, и Гарольду приходилось сворачивать на узкую улочку напротив правительственных судов рядом с Трактиром Георга и входить внутрь через небольшую черную дверцу в воротах.
Этим утром, дойдя до улочки, он почувствовал, что не готов начать рабочий день, и, почти здесь не задержавшись, пошел по направлению к Трафальгарской площади. Ему требовалось время подумать и еще физически отдохнуть от дороги, в которой его одолевала болезненная смесь беспокойства, надежды, вины и не-осознанных страхов. Если поступит предложение остаться, следует ли его принять? Не будет ли согласие трус-ливым бегством от неизбежного? И чего на самом деле хочет Маргарет? Она сказала: «Не знаю, как они в «Чемберс» справятся без тебя, но выбирай сам: мы уложимся в твою пенсию, а тебе пора пожить для себя». Что это значит? Он любил жену, всегда любил, хотя теперь трудно поверить, что они те самые люди, которые в первые дни супружества мечтали только о том времени, когда смогут остаться наедине и любить друг друга. Теперь даже занятие любовью превратилось в привычку – удобную, надежную и спокойную, как семейный ужин. Они женаты тридцать два года. Неужели он все-таки мало ее знает? Неужели думает, что жизнь дома с Маргарет будет невыносимой? Услышанный обрывок беседы прихожанок после последней воскресной службы упал камнем на его сердце: «Я сказала Джорджу: займись чем-нибудь. Я не хочу, чтобы ты весь день вертелся у меня под ногами».
Однако Маргарет права: они проживут на его пенсию. Не слукавил ли он, сказав мистеру Лэнгтону, что скорее всего это им не удастся. Раньше он никогда не лгал мистеру Лэнгтону. В коллегию они пришли в одно время: мистер Лэнгтон – как новоиспеченный барристер, а он – как ассистент отца. Вместе и состарились. Гарольд не мог представить «Чемберс» без мистера Лэнгтона. Но с тем что-то случилось. В последние месяцы из главы «Чемберс», казалось, ушла сила, уверенность, даже авторитет. Да и выглядел он неважно. Что-то его беспокоило. Может, скрывает смертельную болезнь? Или решил уйти на пенсию, и теперь его мучают те же проблемы, связанные с неясным и бесполезным будущим? И кто тогда сменит его? Если это будет мисс Олдридж, захочет ли он остаться? Впрочем, это ему ясно. Если главой «Чемберс» станет мисс Олдридж, он этого не захочет. И ей он не нужен. У Гарольда не было сомнений: она проголосует против него. Личных претензий к нему у нее не было. Да и он, несмотря на некоторый страх перед мисс Олдридж, внушаемый быстрым, властным голосом, требовавшим немедленного реагирования, нельзя сказать, что не любил ее, хотя и не хотел бы служить под ее началом. Но она и не станет главой коллегии, это нелепая мысль. В «Чемберс» только четыре адвоката-криминалиста, и большинство предпочтет иметь во главе коллегии адвоката по гражданским делам. Самый очевидный кандидат мистер Лод; в конце концов, два патриарха уже давно делят нагрузку в «Чемберс». Но если главой станет мистер Лод, сможет ли он противостоять мисс Олдридж? После ухода мистера Лэнгтона мисс Олдридж станет настойчивее проводить свою линию – потребует назначения офисного менеджера, внедрения новых методов руководства, новых технологий. Найдется ли ему место в этом современном мире, где системы важнее людей?