– Как сказать! Возможно, она наш самый выдающийся адвокат.
– Что вы говорите, Хьюберт! Наш самый выдающийся адвокат, несомненно, Дезмонд Ульрик.
– Но Дезмонду не нужно это место, – констатировал очевидное Лэнгтон. – Вряд ли он вообще заметит какую-либо перемену.
Лод некоторое время размышлял.
– Членам из отделения в Солсбери и тем, кто работает в основном дома, нет до всего этого дела, и все же я сомневаюсь, что у Венис будет много сторонников. Она не из мировых посредников.
– А важно ли это? Нам нужны перемены, Дрисдейл. Я рад, что не буду при них присутствовать, но понимаю – они грядут. Люди поговаривают о необходимости изменения стратегии. В коллегию придут новые люди, новые идеи.
– Изменение стратегии. Модный термин. Венис может изменить стратегию, но нужны ли «Чемберс» именно такие перемены? Она справится с системами, но с живыми людьми – никогда.
– Мне казалось, она вам нравится. Я всегда считал, что вы друзья.
– Так и есть. Она мне действительно нравится. И если у нее есть друг в «Чемберс», то это я. Мы оба поклонники искусства середины двадцатого века, иногда вместе ходим в театр, раз в два месяца где-нибудь обедаем вдвоем. Я получаю удовольствие от ее общества, надеюсь, она тоже. Но из этого не вытекает, что она будет хорошим руководителем. Да и нужен ли нам во главе коллегии специалист по уголовному праву? Их здесь немного. Мы никогда не искали председателя среди адвокатов-криминалистов.
– В какой-то степени это позиция сноба, – не согласился Лэнгтон. – Мне казалось, мы отходим от нее. Если закон призван защищать справедливость, права человека, его свободу, то не кажется ли тебе, что труд Венис важнее возни Дезмонда с деталями международного морского права.
– Возможно. Но сейчас мы не обсуждаем приоритеты адвокатских специализаций, а выбираем главу «Чемберс». Избрание Венис станет катастрофой. На собрании членов коллегии придется затронуть еще пару вопросов, по которым с Венис будет трудно найти общий язык. Например, каких выпускников приглашать к сотрудничеству. Она будет возражать против кандидатуры Кэтрин Беддингтон.
– Но Венис – ее поручитель.
– Это сделает ее возражение более убедительным. И еще одна вещь. Если вы намерены продлить с Гарри контракт, забудьте об этом. Она хочет упразднить должность старшего клерка и заменить его исполнительным менеджером. И это еще малая толика того, что она захочет изменить.
Вновь воцарилось молчание. Сидящий за столом Лэнгтон выглядел очень усталым. Потом он заговорил:
– В последнее время она кажется мне излишне нервной. Сама на себя не похожа. Вы не знаете, может, что-то случилось?
Значит, он заметил. Преждевременная старость противоречива. Никогда не знаешь, когда и на какое время вернется прежняя ясность мысли – так Лэнгтон бессознательно оборонялся против старости.
– Сейчас с ней дочь. В июле Октавия вернулась из частной школы и, насколько мне известно, с тех пор ничем не занимается. Венис разрешила ей жить в квартире на цокольном этаже, чтобы не мешать друг другу, но сложности остались. Октавии еще нет восемнадцати, за ней нужен контроль, ей требуется совет. Монастырская школа вряд ли хорошо подготовила девушку для самостоятельной жизни в Лондоне. Венис все время в делах, она предпочитает не думать об этом. Они никогда особенно не ладили. У Венис не слишком развит материнский инстинкт. Красивой, умной, амбициозной девушке она была бы хорошей матерью, но дочь у нее не такая.
– А как сложилась жизнь у ее мужа после развода? Он каким-то образом присутствует в ее жизни?
– Люк Камминз? Думаю, она много лет его не видела. Не уверен, что он встречается с Октавией. Кажется, он снова женился и живет где-то к юго-западу от Лондона. Жена у него вроде ткачиха или гончар. Короче, занимается художественным промыслом. У меня создалось ощущение, что они нуждаются. Венис никогда о нем не говорит. Свои неудачи она безжалостно вычеркивает из памяти.
– Выходит, все волнения связаны с Октавией?
– Думаю, этого хватает, но это только предположения. Венис мне не исповедуется. В нашу дружбу такое не входит. То, что иногда мы вместе ходим на выставки, не означает, что я хорошо знаю ее – или любую другую женщину, если уж на то пошло. Удивительна, однако, энергия, какую она демонстрирует в коллегии. Вы не замечали, что если женщина энергична, ее энергия сильнее мужской?
– Может, она просто другая.
– Женская сила частично питается страхом. Возможно, он идет из прошлого, младенческой памяти. Женщина меняет пеленки, может дать грудь, а может отнять от нее, – пояснил Лод.
– Сейчас не то время, – улыбнулся Лэнгтон. – Отцы меняют пеленки и кормят из бутылочки.
– И все же я прав, Хьюберт, относительно силы и страха. Я нигде больше этого не скажу, но жизнь в «Чемберс» была бы легче, если бы Венис заняла второе место в голосовании. – Лод помолчал, а потом задал вопрос, который его мучил: – Так я могу рассчитывать на вашу поддержку? Вы сами хотите, чтобы я сменил вас на посту главы «Чемберс»?
Этот вопрос был явно нежелательным. На Лода смотрели усталые глаза, а сам Лэнгтон, казалось, погрузился глубже в кресло, будто старался уйти от физического нападения. А когда заговорил, Лод уловил в его дрожащем голосе легкое раздражение:
– Если такова будет общая воля, вы, конечно, можете рассчитывать на мою поддержку. Но если это место захочет получить Венис, трудно представить, как ей можно убедительно отказать. Здесь все решает старшинство. А вы тут уступаете Венис.
«Вот, значит, как, – с горечью подумал Лод. – Выходит, моя проделанная работа ничего не значит».
Он стоял, глядя на человека, которого считал своим другом, и впервые за все время сотрудничества его взгляд был скорее оценочным, чем теплым. Так мог смотреть незнакомец – критически, с равнодушным любопытством отмечающий первые следы раз-рушительного действия времени. Лицо с крупными правильными чертами осунулось, нос заострился, под выступающими скулами обозначились впадины. Глубоко посаженные глаза утратили ясность, в них поселилось смиренное принятие старости. Твердо, бескомпромиссно сжатые губы время от времени увлажнялись и расслабленно подрагивали. Раньше его голова, ка-залось, была предназначена для ношения судейского парика. И Лэнгтон всегда верил, что так и будет. Но несмотря на успех в профессии и на приятную преемственность – он, как и дед, стал главой «Чем-берс», – у него навсегда остался неприятный осадок от несбывшихся надежд, не до конца реализованного таланта. Как и дед, он засиделся на одном месте.
Обоим не повезло с сыновьями. Отец Хьюберта вернулся с Первой мировой войны с пораженными газом легкими и мозгом, разрушенным кошмарами, о которых он не мог говорить. У него хватило энергии, чтобы произвести на свет сына, но работать в полную силу он так и не смог и в 1925 году умер. Мэтью, единственный сын Хьюберта, такой же умный и честолюбивый, как отец, и разделявший его восторженное отношение к профессии юриста, погиб на горнолыжном курорте под снежной лавиной через два года после присвоения звания барристера. Именно после этой трагедии в глазах отца стал гаснуть, а затем и вовсе потух честолюбивый огонек.