Затем я проверила боковой вход. Калитка была закрыта на засов, а через высокий забор шансов перелезть у меня не было. Этот путь отпадал. Но лучше ждать позади дома, чем болтаться на улице. Я вернулась на улицу, дошла до угла и повернула налево. Здесь мне повезло больше. Сад был обнесен забором, я пошла вдоль него, ощупывая каждую доску, и наконец нашла место с надломленной доской. Выбрав момент, когда шум на улице усилился, я сильно ударила по ней ногой. Доска разломилась с таким треском, что я испугалась, как бы не переполошить все вокруг. Но тишина сохранялась. Я со всей силой навалилась на соседние доски и почувствовала, как гвозди ослабели. Забор был старый, столбы качались под моим весом. И вот уже образовалась брешь, в которую я смогла протиснуться, и оказалась там, куда хотела попасть, – в сад за домом.
Прятаться нужды не было: окна были наглухо заколочены. На улице все дома стояли темные с тех пор, как начались работы по перестройке. Садик весь зарос, трава стояла чуть не до пояса. И все же здесь, сидя на корточках между стеной сарая и забитым кухонным окном, я чувствовала себя в безопасности. Я пришла сюда хорошо подготовленная – в теплом пальто, вязаной шапочке, под которую спрятала волосы, с фонариком и томиком поэзии двадцатого века в мягком переплете. Я знала, что ожидание может быть долгим. Эш мог отправиться праздновать свое освобождение с друзьями, хотя трудно представить, что у него могли быть друзья. Мог напиться, но я надеялась на лучшее. Дело достаточно деликатное, и он нужен мне трезвым. После долгих месяцев воздержания он мог, наконец, направиться на поиски женщины. Но я так не думала. Я видела Эша всего несколько недель, но чувствовала, что успела его узнать, и наша встреча предопределена свыше. Сначала я отказалась от этой мысли, посчитав ее сентиментальным бредом. Но сейчас частью своего сознания верила, что судьба или удача привели меня сюда. Когда-нибудь он придет домой. Больше ему некуда идти.
Так я сидела, не читая, только ждала и думала в тишине и уединении, казавшемся абсолютным. Меня охва-тило приятное чувство обособленности – ведь никто в мире не знал, где я. Но тишина была внутри. Мир снаружи наполняли звуки. На шоссе ни на секунду не прекращался гул, иногда он усиливался и казался тогда грозным, разбушевавшимся морем, а в другие минуты успокаивал, напоминая об обычном и надежном мире, частью которого я когда-то была.
Я сразу приметила, когда Эш пришел домой. Окно на кухне было забито, как и все остальные, но не так основательно – только из соображений безопасности. С обеих сторон окна пробивались лучики света. Понятно – он на кухне. Я выпрямилась, пересилив боль в мышцах, и уставилась на дверь с желанием, чтобы он ее открыл. Я не сомневалась, что он выйдет. Хотя бы из любопытства. И вот наконец дверь распахнулась, и я его увидела – темный силуэт на освещенном фоне. Молодой человек молчал. Я посветила ему в лицо фонариком. Он по-прежнему молчал. Тогда заговорила я:
– Как понимаю, вы прочли мою записку.
– Конечно. Разве не для этого ее писали?
Я уже слышала этот голос – два твердо произнесенных слова в суде «Не виновен» и ответы в перекрестном допросе. Голос нельзя назвать неприятным, но было в нем что-то искусственное, словно он добился такого звучания практикой, а теперь не уверен, хочет ли его сохранить.
– Вам лучше войти, – сказал Эш и посторонился, пропуская меня.
Запах кухни встретил меня раньше, чем я вошла внутрь. Деревянные двери, стены, шкафчики были пропитаны застарелым кислым запахом, уничтожить который можно было только вместе с домом. Однако я заметила, что он предпринял попытку прибраться, чем сбил меня с толку. А то, что он сделал потом, совсем меня удивило. Эш вытащил из кармана чистый платок – как сейчас помню его размер и сверкающую белизну – и провел им по сиденью стула, прежде чем пригласил меня садиться. Сам сел напротив, и мы смотрели друг на друга поверх замызганной и порванной клеенки на кухонном столе.
Дома я перебрала разные хитрости, к которым намеревалась прибегнуть в разговоре. Как сыграть на его тщеславии и алчности, не дав понять, что считаю его тщеславным и алчным? Как ввернуть комплимент, не показавшись льстивой? Как предложить деньги, не показав, что к нему относятся свысока или считают продажным? Я думала, что буду трястись от страха, оставшись наедине с убийцей. Ведь я следила за ним в течение всего судебного процесса. Знала, что он убил свою тетку, и убил где-то недалеко от того места, где я сейчас сидела. Я думала, как поступлю, если он применит насилие. Если ситуация станет очень уж напряженной, скажу, что мое доверенное лицо знает, где я нахожусь, и, если через час я не вернусь, вызовет полицию. Но сейчас, сидя напротив него, я чувствовала себя на удивление спокойно. Эш не заводил разговор, и мы просто сидели, но молчание не давило и не смущало. Я думала, он более разговорчивый и хитрый, чем ока-залось.
Свое предложение я изложила просто и без эмоций.
– У Венис Олдридж есть дочь Октавия, – сказала я. – Ей только что исполнилось восемнадцать. Я готова заплатить вам десять тысяч фунтов за то, чтобы вы ее соблазнили, и еще пятнадцать, если она согласится выйти за вас замуж. Я ее видела. Она не красавица и несчастна. Последнее обстоятельство облегчает задачу. Октавия – единственный ребенок, и у нее есть деньги. С моей стороны это месть.
Эш ничего не ответил, но взгляд его стал пустым, словно он погрузился в тайный мир подсчетов и оценок.
Вскоре Эш встал, наполнил электрический чайник, включил его, из буфета достал две кружки и банку растворимого кофе. Рядом с раковиной стоял полиэтиленовый пакет. Видимо, по дороге домой он зашел в супермаркет за провизией и пакетом молока. В каждую кружку он положил по ложке с верхом кофе и, когда вода закипела, залил его, поставил одну кружку передо мной и подвинул ближе сахар и молоко.
– Трахнуть ее – десять тысяч, обручимся – еще пятнадцать, – сказал он. – Месть – дорогая штука. За меньшую сумму можно Олдридж убить.
– Я не знаю, кого нанять. И не хочу попасть в лапы шантажиста. Я не жажду ее смерти, просто хочу, чтобы она страдала.
– Можно похитить девушку – она тоже будет страдать.
– Слишком сложно и рискованно. Как я это сделаю? Где буду ее держать? Я не знакома с людьми, которые могут такое провернуть. Прелесть моей мести в том, что со мной ничего нельзя сделать, даже если найдут доказательства. Но они их не найдут. Нас никто не тронет. И мой план ударит по ней сильнее, чем похищение. Последнее привлечет к ней внимание, вызовет сочувствие. А наш вариант заденет ее гордость.
Как только у меня вырвались эти слова, я поняла, что совершила ошибку. Нельзя намекать, что помолвка с ним унизительна. То, что это была ошибка, я прочла в его глазах – опять секундная пустота, а потом зрачки словно расширились. Он подался вперед, его тело напряглось. Я впервые почувствовала за его мужественностью инстинкт дикого зверя. Нельзя торопиться и быстро говорить, он не должен знать, что я осознала свой промах. Тишину нарушили мои мерные слова: