В палатке, как заметил Павел, находилось около полусотни раненых. Было душно, стоял тяжелый запах крови, гноя и лекарств. Раненые стонали, кричали, звали санитара.
Но неожиданно для себя Павел уснул, и причем уснул крепко.
Утром его разбудил уже знакомый санитар Вилли:
– Гренадер, пора завтракать.
Он помог Павлу сесть в постели и поставил на колени небольшой жестяной поднос.
– Только прости, парень, кофе ячменный.
Павел хотел есть, еще больше – пить, но сильнее всего – в туалет.
– Мне бы… – Он замялся.
– В туалет? Так бы сразу и сказал, я бы тебе «утку» принес.
– Лучше проводи меня.
– Хорошо, идем.
Санитар провел Павла в брезентовую палатку на отшибе. Павел внутренне подивился. Вот ведь, немцы для нужника палатку поставили, а у нас солдаты по кустам бегают.
С облегчением он вышел.
Вилли, глядя на него, хохотнул:
– Ты как мумия. Грудь и спина в бинтах, ноги – тоже. Хорошо, женщин нет, а то бы полюбовались на твое хозяйство.
– Вилли, мне бы хоть трусы или халат какой-нибудь.
– Найду. Говоришь ты смешно.
– Я из Померании.
– Я помню, ты говорил доктору. Всю жизнь мечтал о танковых войсках, да зрение подвело. Признали годным к нестроевой и взяли в армию санитаром. Но я доволен. Должен же я послужить Великой Германии?
– Конечно, Вилли!
– Когда мы победим, фюрер обещал раздать солдатам и офицерам вермахта лучшие земли. Я хочу получить на Украине.
– Вилли, я слаб и хочу пить, есть и в койку.
– Прости. Это все мой длинный язык. Пойдем.
Санитар помог Павлу дойти до койки и ушел. Павел попробовал жидковатый ячменный кофе, съел два тоненьких кусочка белого хлеба с яблочным мармеладом. Ему все показалось вкусным, только мало, а для восстановления сил организм требовал еды. В нашем госпитале давали порции больше – хотя бы той же каши.
Но спустя короткое время желудок успокоился, не сосал, и Павел снова улегся. Разбудил его Вилли.
– Гренадер, пора на перевязку и обед. Держи трусы, заметь – новые!
– Спасибо.
Павел решил больше слушать, чем говорить. Ему надо было уяснить, как немцы общаются между собой, – все-таки он в немецком военном госпитале, а не в республике Поволжья.
С помощью Вилли он натянул на себя трусы и почувствовал себя почти одетым.
Они прошли в другую палатку, где ему делали операцию. Незнакомый врач, а может, и фельдшер, спросил фамилию Павла, нашел в ящичке его формуляр и сменил бинты и мазь. Сделал все ловко и быстро – чувствовался опыт.
– Спасибо, герр военврач, – поблагодарил Павел.
– Я только помощник врача, – ответил тот, но чувствовалось, что такое обращение ему явно польстило.
Несколько дней Павел только ел, спал и ходил на перевязки. Вдали громыхало, шли бои.
На шестой день раненых стали грузить в санитарные автобусы и грузовики.
– Русские контратакуют, прорвали фронт, – только и сказал пробегавший Вилли.
Павел сразу подумал о побеге – вот удобный случай. Но он был еще слаб, раны болели, а особенно – обожженная спина. Не было ни обуви, ни хоть какой-нибудь одежды. И он решил немного подождать – окрепнет и сбежит к своим. Если уж его не разоблачили сразу, то можно и задержаться. Он не герой на самом деле и не будет лезть с голыми кулаками, ослабленный после ранений, на охрану госпиталя – ее несли выздоравливающие.
Его поместили в автобус, на сиденье. Колонна машин с ранеными двинулась в сторону Харькова, потом забрала севернее. Как прикинул Павел, проехали они километров сто. «Боятся дальнейшего продвижения наших или просто переводят в стационарный военный госпиталь?» – терялся в догадках Павел. А впрочем – плевать, пусть пока решают за него. Вот окрепнет, затянутся раны, тогда он сам будет решать – когда и куда двигаться.
На этот раз его положили в палату на шестерых человек – на мягкую, с матрацем, постель, а не на жесткий топчан в брезентовой палатке на полсотни раненых. Уход – перевязки, уколы – вполне на уровне, еда – вкусная и сытная. Павел стал наедаться.
Дней через десять раны на ногах уже зажили. Павел прихрамывал, но уже мог бы ходить самостоятельно, если бы не спина. Бинты и салфетки еще промокали от сукровицы, нежная кожица, едва начинавшая покрывать ожоги, при каждом неудобном движении лопалась.
Павлу давали витамины, переливали кровь. Молодой организм брал свое, и Павел набирался сил. Он стал продумывать план побега. Познакомиться бы с кем-нибудь из местных жителей, чтобы достать одежду. Или выкрасть немецкое обмундирование. Жетон с фамилией и номером дивизии болтался у него на шее, но солдатской книжки не было.
Ожоги на спине медленно подживали. В госпитале Павел разговаривал мало, больше смотрел и слушал. Различий в поведении солдат – немецких и русских – было много. Вроде мелочи, но они вызывали вопросы или удивление. Не так шнуровали и завязывали ботинки, не так стряхивали пепел с сигарет в пепельницу, не так чистили пуговицы на мундире.
Павел ко всему приглядывался и многое перенимал. А когда кто-то видел, как он выполняет неправильное действие, и удивлялся, окружающие говорили ему:
– Ну что ты хочешь? Он же контуженый и обожженный. К тому же из Померании.
Спрашивающий сочувственно качал головой и отходил.
Постепенно Павел приобрел в госпитале репутацию «человека немного не в себе». И он не старался ее опровергнуть – так было легче. Соверши он сейчас поступок нелепый, так никто из окружающих не удивится. Иногда он стоял у окна или выходил во двор госпиталя – подышать свежим воздухом, понаблюдать за сменой караула. Госпиталь охраняло отделение солдат, и для Павла было открытием отдание чести при смене караула. В Красной Армии прикладывали открытую ладонь к виску при головном уборе. Немец же, если он стоял на часах и при оружии, салютовал винтовкой. Руку в приветствии выкидывали вперед только члены ваффен СС или партийные чиновники. Офицеры вермахта отдавали честь двумя пальцами.
Павел научился разбираться в знаках различия. А их у немцев было много, для каждого рода войск – свои, не считая эсэсманов.
В армии членов ваффен СС не любили. Туда набирали прошедших отбор по физическим параметрам – вроде формы черепа и цвета волос – или партийной принадлежности. Снабжались части СС значительно лучше армейских, новое оружие и первоклассная техника в первую очередь поступали туда. Правда, и дрались они стойко и безжалостно, но и награждались чаще, чем армейцы. Для них даже госпитали были отдельные. Вот за эту избранность, за фанатизм армия и не любила СС.