– Вся в своего отца, – причитала мама, – и того хлебом не корми – дай только подавиться!
Папа давился даже чаще, чем я. Потому что ел очень быстро. Особенно часто он давился сырой морковкой, которую очень любил и поглощал в каких-то неподъемных для человеческого желудка количествах. Поэтому, как только папа приближался к холодильнику, мама тут же бросала клич:
– Дети, ваш отец снова собрался есть морковь!
Мы тут же слетались со всех концов квартиры и обступали отца.
– Идите отсюда, – ругался папа и быстро-быстро пожирал морковку, – все будет нормально, я не подав… кха-кха-кха… люсь… кха-кха-кха… уху-кха!
– Папа, откинь голову! – орали мы и колотили его по спине. – Вот тебе вода, отпей глоточек.
– Захрмар… кха-кха-кха, это вы во всем виноваты… кха-кха-кха… не дадут человеку нормально… кха-уху-кха… поесть!
Я отодвинула свою тарелку и встала из-за стола. Манька с Каринкой и не подумали следовать моему примеру. Они с блаженным видом перекатывали во рту сладкую жижу и мычали от удовольствия.
– Ммммм!
– Посмотрите на этих дегенераток! – прогрохотала Ба.
– Бааа, – ткнулась я ей в грудь мордочкой, – ну Ба-боч-ка, они не подавятся!
Ба засмеялась и поцеловала меня:
– Ну до чего ты ласковая, Нариночка, совсем как теленок!
– А я? – мигом проглотила печенье Манька. – Я что, не ласковая? Я тоже как теленочек, скажи, Ба.
– Теленочек, не волнуйся, – чмокнула внучку Ба и уставилась на Каринку: – Ну что, Чингисхан, так и будешь упрямиться?
За особую склонность к разрушительной деятельности Ба назвала Каринку Чингисханом. Каринка гордилась своим прозвищем и использовала его как зубодробительный аргумент.
– Знаешь, как меня люди называют? – наскакивала она на очередного шкодливого мальчика: – Чингисхан! Хочешь в глаз?
Мальчика и след простывал.
Вот и сейчас Каринка расплылась в довольной улыбке и проглотила печенье.
– Ба, ты меня так почаще называй.
– Если я стану тебя еще чаще так называть, то ничего, кроме слова «Чингисхан», произносить не буду, – хмыкнула Ба и убрала со стола вазочку с печеньем.
Потом вернулся дядя Миша и мы побежали смотреть, как он паркует Васю. Или как Вася дает себя парковать.
– Быр-быр кха-кха, – возмущался Вася.
Дядя Миша остервенело шуровал рычагами, крутил баранкой и громко ругался. Вася угрюмо выкидывал коленца – шерудел дворниками и буксовал почем зря. Наконец дядя Миша таки припарковался, вылез из машины и в сердцах хлопнул дверцей.
– Мать твою за ногу, – проорал, – ну что ты за чучело такое? Сдам в металлолом!
– Напугал, – хмыкнул про себя Вася и победно забулькал маслом.
– Нет, ну ты представляешь, – жаловался дядя Миша, щедро поливая вкуснючие пельмени схтор-мацуном [16] , – поехали в Дилижан, так Вася снова на полдороге заглох! Провалялись несколько часов под его брюхом, кое-как завели и вернулись обратно.
– На симпозиум не попали? – замерла с ножом в руках Ба.
– Нет!
– Миша, ну сколько тебе говорить: надо машину продавать?
– А кто ее купит? – развел руками дядя Миша. – Кому она нужна? Да и я к ней привык, – добавил он после минутного молчания.
Ба обернулась и смерила сына долгим взглядом.
– И-их, весь в своего отца! Ни амбиций, ни боевитости. Где бы ты был, если бы не я? Кочегаром бы работал. Или плотником. Или монтажником, во! – вспомнила она знаменитую на всю страну песню из фильма «Высота».
– Мам, ну не начинай опять, – рассердился дядя Миша, – можно подумать, отец не приложил никаких усилий для моего воспитания.
– Приложил. Усилиями это, конечно, не назвать, но не будем о грустном, – парировала Ба.
Мы с Манькой и Каринкой украдкой заглядывали на кухню. Дядя Миша периодически оборачивался к нашим торчащим из-за дверного косяка выпученным глазам и строил смешные гримасы.
– Хихихи, – с готовностью откликались мы.
– Ну что, девочки, будем в подкидного дурака играть?
– Будем, – запрыгали мы.
– На щелбаны?
– Нет, на желания!
– Ладно, на желания так на желания.
А потом мы допоздна играли в подкидного дурака, и я, как самый везучий игрок, выполняла разные желания, как-то: ползала под столом и громко кукарекала, спускалась задом наперед на полусогнутых по лестнице, ведущей на второй этаж, делала мостик и прыгала на одной ноге, а потом, когда попыталась сесть на шпагат, порвала брюки. Ба сначала отругала всех, потом села штопать мои штаны. А я щеголяла по дому в ее оранжевых панталонах, которые она подвязала у меня на пузе цветастым поясом от своего халата.
* * *
– Дети, просыпайтесь, зима наступила! – разбудила нас с утра Ба.
Мы выскочили из-под одеял и кинулись к окну. Двор завалило кипенно-белыми сугробами. Словно кто-то распорол над городом большую пуховую перину и засыпал дома и дороги воздушными белыми перьями.
– Ура! – закричали мы. – Зима наступила! Будем лепить снеговика! Будем играть в снежки!!!
За считаные минуты мы навели порядок в комнате, умылись, а потом притопали на кухню и безропотно съели геркулес и запили его сладким чаем с бутербродом.
Ба нарадоваться на нас не могла.
– Ну надо же, – приговаривала она, – чтобы дети стали как люди, нужно, чтобы просто наступила зима!
Потом мы радостно натянули варежки и шапки и выбежали во двор.
Наступила самая настоящая южная зима – кругом раскинулись высокие и рыхлые сугробы, машины недовольно фырчат и буксуют, скользя летними шинами по размокшей колее, с серого неба косо валят большущие, величиной с бабочку-капустницу, снежинки.
– Ураааа! – заорали мы. – Ураааа!
– Нельзя терять ни минуты, а то к вечеру небось снег уже растает. Прямо сразу начинаем веселиться! – скомандовала Манька.
Два раза повторять ей не пришлось. Мы с Каринкой дружно повалили ее в сугроб и закидали снегом так, что наружу торчала только голова.
– Я самый большой червяк на свете, – довольно запела Манька. Щечки ее зарумянились, глаза блестели, как две звездочки.
Но тут из дома выбежала Ба, вытащила Маню за шиворот и хорошенечко отряхнула.
– Ты же можешь заболеть!
– Ба, у меня же непромокаемый комбинезон, – ныла Манька, – что со мной может случиться?
– Так под снегом же холодно! Простыть можно.
– Ничего не холодно, ты же сама рассказывала, что в джунглях люди закапываются в снег, чтобы от холода спастись.