– Вы хотите, чтобы я стал таким как вы! Таким же! – напряженно сказал отец Андрей.
Клюфт перекрестился и, встав с колен, устало ответил:
– Нет, батюшка, нет, я хочу, чтобы вы помогли мне и все!
– Нет, вы хотите, чтобы я стал таким как вы! Таким же! Но я был такой как вы! Был, понимаете! До тридцати пяти лет… я был таким как вы! И я не хочу быть такими как вы! А вы, вы, прикрываясь, светлым именем Господа нашего хотите меня заставить вновь быть такими как вы!
Клюфт грустно улыбнулся, как-то разочарованно махнул рукой и, повернувшись к алтарю спиной, громко сказал:
– Это вы батюшка, прикрываясь Господом, хотите устраниться от несправедливости и зла! Что бы, не касаться его! Что бы, не иметь с ним дело! Так легче! Конечно, так легче! Взять и отвернуться, и сказать себе: Господи я верую в тебя, поэтому я не согрешу, потому что я не касаюсь этого! Это мне не нужно, потому что это грех! Я так решил и так сделал! Но это не справедливо! Понимаете, не справедливо! Даже по отношению к самому себе! К себе! Отвернуться и не помочь потому, как считает это грехом! Не помочь в борьбе со злом считая, что так вы согрешите! Это несправедливо!
Клюфт повернулся и посмотрел на отца Андрей.
Одинокая фигура слегка сутулого человека, одинокого и уставшего…
В этом полутемном помещении среди икон и свечей…
Павел Сергеевич тяжело вздохнул и медленно двинулся к двери. Он делал шаг за шагом и ждал,… ждал…
– Послушайте! Послушайте меня! – воскликнул отец Андрей.
Клюфт, вздрогнул. Он улыбнулся и довольный покачал головой:
– Конечно батюшка, конечно…
– Я говорю вам, послушайте меня! Послушайте и не говорите, что не поняли меня!
– Конечно батюшка, конечно на то ваша воля,… – Клюфт, склонил голову.
– Я вам помогу, помогу потому, что вы искренне хотите то, что хочу и я. Но вы еще не совсем понимаете, не смотря на свой возраст, как вы это хотите!
– Это так батюшка,… истинная правда,… поэтому я и пришел к вам.
Отец Андрей уверенно и быстро перекрестился и что-то прошептав себе под нос повернулся и решительно зашагал к двери. Проходя мимо Клюфта, он тихо бросил:
– Пойдемте со мной…
Павел Сергеевич проследовал за ним.
Как бьется сердце!
Так бьется сердце!
Волнение, почему волнение? Ведь ничего такого не происходит.
Отец Андрей вышел на улицу. Клюфт стоял рядом. Они остановились и замерли. Непроизвольно посмотрели на почти заново отстроенную, отреставрированную церковь.
Яркий блеск маленький скромных куполов и синь неба. На новеньких крестах сидела черная жирная ворона. Она, как показалось отцу Андрею, с удивлением пялилась вниз на людей. А сверху – ватные облака и где-то там, над ними солнце. Отец Андрей окинул взглядом село. Церковь стояла на небольшой возвышенности, а в низине раскинулась деревня… Серые покосившиеся домики и белые солидные особняки. Все вперемешку богатые и бедные…
Где-то вдалеке промычала корова и залаяли собаки. Отец Андрей закрыл глаза и перекрестился.
Клюфт посмотрел на синеющий вдалеке лес и подумал:
«Вот так много тысяч лет назад тут никого не было, никого! Никакого человека! А этот лес был… и это поле и эта горка. Были и стояли вот так в тишине. Наслаждаясь весенним и летним солнцем кутаясь при холодных зимах. Ты все это давным-давно было! А нас, нас не было. И совсем скоро, во вселенском масштабе нас не будет, всех просто не будет. А лес и эта горка будет стоять, я надеюсь, что будет…»
Его взгляд тяжел и суров. Человек словно просвечивал его рентгеном. Глубоко посаженные глаза, слегка небритые щеки и толстый нос. Маленький шрам над бровью. Лицо неприятное. Злое и напряженное от мыслей. Человек смотрит на него презрительно и как-то осуждающе.
Может это так лишь кажется?
Он вспомнил, он вспомнил тот взгляд… тогда в актовом зале издательства, тогда. Он помнит… такие же глаза… злые и неприветливые… пустые и какие-то злодейские. Они словно живут отдельно ото всего человека…
Тогда в актовом зале издательства…
Тот человек. Майор Поляков.
Он так похож на этого человека…
Или это только кажется?
– Вы что-то хотели пояснить? – человек агрессивен.
Он ведет себя как следователь на допросе. Может отец Андрей ошибся? Может этот человек не знает, что от него требуется?
– Вы говорите. Я все понимаю. Все. Но я вам честно скажу, что я не сразу согласился. Не сразу. Вообще-то я к отцу Андрею не за этим обратился.
– Я вижу,… – пробубнил Клюфт. – Я тоже не за этим. Но, так получилось.
Мужчина нахмурился и скривил губы:
– Вы хотите справедливости. Так ведь?
Вопрос звучит как приговор.
«Это плохо или нет? Не понятно, хотят справедливости – это вообще плохо, не законно или преступно? Как странно в нашей стране выражение: «хотеть справедливости» – это уже почти приговор. Человек хочет справедливости, значит, он почти автоматически идет против государства, против общества, а может и против «народа»… странно как он шел «против народа», «враги народа» шел против народа. Хотеть справедливости… опасно и так нарицательно!» – Клюфт понял, что сейчас думает не о том.
– Та вы хотите справедливости? – человек настойчив.
– Так,… – растерялся Клюфт.
– Странно, вам уже много лет, но вы верите, что есть справедливость? – мужчина как-то картинно вскинул руки к потолку, словно хотел, чтобы его кто-то услышал.
– Хм, а вы? – обиделся Павел Сергеевич.
Человек понял, что перегибает палку с враждебным настроем. Он попытался улыбнуться и сделать выражение лица более добрым. Получилось плохо, хотя Клюфт понял, что этот человек делает это как может.
– И я… но верю по-своему, – буркнул мужчина и, махнув рукой, добавил. – Я считаю, что человек получит справедливость после своей смерти. Вот так. Думаете, что когда мы с вами умрем, все кончится для нас?
Клюфт удивился и непроизвольно откинулся на спинку стула:
– Нет, но я не…
– Нет, думаете… думаете, – бесцеремонно перебил его человек. – Вы надеетесь, конечно, что есть и рай, и ад… что-то потустороннее. Есть, конечно и праведный суд. Но это все там. Понимаете, там и к нам к людям никакого отношения здесь не имеет. Никакого.
Клюфт грустно улыбнулся и тихо попытался вставить свое слово:
– Но позвольте…
Но человек был занят собой:
– Нет, вы выслушайте, а потом возражайте. Это все там понимаете! Там. И все! А справедливость нужна здесь! И она, к сожалению, приходит к нам уже после нашей смерти обычно.