– А если она не виновата? В чем ее обвиняют, расскажите?!
Майор молчал. Он стоял явно растерянный. Весь зал замер. Но через мгновение энкавэдэшник пришел в себя и виновато улыбаясь, ответил:
– Вообще-то, я не должен перед вами отчитываться. Это может быть секретом следствия. И я могу сам нарушить закон. Но я сделаю исключение. Сделаю, потому как вы – не обычные люди. Вы бойцы идеологического фронта! Вы сотрудники газеты! Значит, вы имеете право знать эту страшную правду! И я скажу! Гражданка Самойлова оказалась немецкой шпионкой! Вот так-то, товарищи! Она была руководителем одной из подпольных троцкистко-бухаринских групп, которые действовали в нашем крае! И сейчас она называет имена своих сообщников, и в ближайшее время мы арестуем и их! Вот, товарищи, кого вы тут пригрели! Шпиона! Шпиона, работавшего на страну, где к власти пришли нацисты! Фашисты! Пришли те, кто помог задушить революцию в республиканской Испании! Вот так, товарищи!
В зале повисла гробовая тишина. Клюфту показалось, что он слышит, как у его коллег бьются сердца. Страх неведомой пеленой опустился на помещение. Павел сам испугался так, как не пугался ни разу в жизни! Ему стало холодно от этого парализующего страха, затем бросило в жар!
«Самойлова – шпион! Германский шпион! Вот это да! А если это правда? Если с ней работали еще какие-то помощники и они среди его коллег? Если они сейчас сидят в зале? Этот майор говорит о группе! Самойлова называет фамилии!»
Майор стоял довольный. Он ухмылялся и видел, что своей речью всех этих людей превратил в забитых и робких существ, которые даже боялись дышать. Он стоял, как палач возле плахи, с которой только что покатилась отрубленная им голова.
Энкавэдэшник продолжил:
– И я пришел к вам сюда сказать, товарищи, чтобы вы были более бдительными! Более тщательно смотрели по сторонам. Слушали! И отсеивали все лишнее. И главное, если есть какие-то сомнения относительно человека, сообщали нам. Мы-то уж быстро примемся и выясним, враг он или нет! Тяжелые времена надвигаются, товарищи! Империалисты всего мира спят и видят, как задушить наше советское государство. Не удается извне, потому как наша народная рабоче-крестьянская красная армия непобедима! Эти капиталистические мракобесы пробуют задушить наше государство изнутри! Организуют саботажников! Организуют диверсантов и вредителей! Вся эта нечисть пытается разладить наш быт, нашу промышленность, да и просто озлобить народ! Товарищи, сообщайте нам. Сам нарком внутренних дел товарищ Ежов поставил задачу: в ближайший год переломить хребет этой гидре троцкистско-бухаринской! И мы выполним задачу товарища Ежова – верного соратника и ученика великого Сталина!
Майор вздернул руку вверх. Пончикова ждала этого сигнала. Она соскочила и заорала, как раненый носорог:
– Слава товарищу Сталину! Слава товарищу Ежову! Слава родной партии большевиков!
В зале после клича комсорга испуганно повскакивали с мест. Митрофанов взвизгнул, вторя Пончиковой:
– Смерть врагам народа!
Но его лозунг никто не подхватил. Испуганные люди лишь кричали «ура» и оббивали ладошки в овации. Клюфт старался не отличаться. Он тоже аплодировал что есть силы. Как показалось Павлу, на него косился энкавэдэшник.
Когда овация смолкла, Поничкова махнула рукой. Майор сел первый и снизу вверх посмотрел на стоящего рядом Абрикосова. Старик отвел глаза и, кряхтя, опустился на стул. Энкавэдэшник шепнул Ивану Сергеевичу, и тот кивнул головой.
Вера Сергеевна покосилась на гостя и громко крикнула:
– А теперь, товарищи, будем заслушивать тех, кто сам захотел выступить!
Клюфт с облегчением выдохнул. «Сейчас выйдет пара болтунов и все закончится. Только бы скорее. Только бы уйти с этого странного и страшного собрания!» – подумал Павел.
– Слово предоставляется корреспонденту отдела новостей товарищу Митрофанову! Прошу! – неожиданно рявкнула Вера Сергеевна.
Павел замер. «Димка! Неужели он сам напросился говорить тут? Неужели? Он сам, не раз, смеявшийся над Пончиковой, вот так ей пытается угодить? Нет! Не может быть!» – вихрем крутились в голове мысли у Павла.
Митрофанов влетел на трибуну, как поплавок от удочки, вынырнул из глубины на гладь реки. Он вскинул голову, гордо подняв подбородок и, глядя в потолок, словно читая заклинание, громко заговорил. Его голос звучал звонко. Димка даже внешне изменился. Он преобразился из «подростка-переростка» с рыжей от веснушек физиономией в эдакого «залихватского парня». Клюфт опустил голову вниз, чтобы никто не увидел на его лице улыбки. Павла разбирал смех. Но это был смех на грани плача. Безумие происходящего перепутало эмоции. Павлу казалось, что все это – какой-то спектакль, поставленный по пьесе сумасшедшего драматурга!
– Друзья мои! Скажите мне! А имеем ли мы право называться, советскими журналистами? Имеем ли мы право смотреть нашему рабоче-крестьянскому читателю в глаза?! Да! Имеем или нет?! – напрягал свои голосовые связки Димка.
Он то и дело поднимал руку и вытягивал ее, словно указывая путь:
– Одна ошибка нерадивого журналиста может стоить огромному количеству народа огромной беды! Да! Ошибся я! Ошибся еще кто-то и все! Наш народ может нам не поверить и не простить! И когда среди нас работает враг, и мы не можем его раскусить – это тоже преступление! Да! Преступление перед комсомолом! Перед нашими старшими товарищами из партии, перед всем советским народом! И мне стыдно! Да, стыдно! Что я, как и все мои товарищи, работавшие и общавшиеся с этой буржуазной гадиной Самойловой, не смогли узнать в ней врага! И я как советский человек, как комсомолец готов понести ответственность! Готов сказать: я тоже виноват! И я хочу просить наши родные органы, сотрудников НКВД как можно суровее покарать эту предательницу и шпионку! Требовать самой суровой, самой беспощадной кары для нее! И я надеюсь, что меня поддержат все мои товарищи и коллеги! – Митрофанов хлопнул ладошкой по краю трибуны.
В зале раздались жидкие аплодисменты. Клюфт сидел и слушал эту Димкину ахинею. Павел с каждым словом своего друга словно входил в эмоциональный штопор. «Что он говорит? Что он несет? Какая кара? Еще ведь ничего не известно! А может, они ошиблись? Может, она никакая и не шпионка? Может, этот майор пришел сюда, чтобы вот так проверить всех? А завтра выпустят Самойлову, и она увидит, кто есть кто? И тех, кто ее оклеветал, самих привлекут? Нет! Бред! Бред!» – с ужасом думал Павел.
Но Митрофанов продолжал выкрикивать с трибуны нелепые слова. А в зале, словно кролики перед удавом, коллеги с трепетом и страхом слушали эту «речь обличителя»:
– И даже не в Самойловой дело! Я хоть и человек в газете, как говорится, новый и молодой, но все замечаю! Мы расслабились, товарищи! Да! В то время, когда наша партия, наш любимый вождь товарищ Сталин говорит и предупреждает об опасности, мы сами потворствуем буржуазным недобиткам! Потворствуем и ломаемся! Идем на поводу! Да, да! На поводу! Уступаем себе в малом, а в конечном уступаем врагам!
Над залом пронесся ропот недовольных голосов. Присутствующие переглядывались и, не понимая, куда клонит Митрофанов, спрашивали друг у друга, что он имеет в виду. Пончикова встала и, постучав ладошкой по столу, крикнула: