Неожиданно его сосед вскочил и, схватив Стефана за рубаху, тряхнул, ударив спиной о стену.
– Слушай, ты, генеральский любимчик! Вы все здесь сумасшедшие! Вы, неизвестно откуда взявшиеся кретины! Кто вы вообще такие? Стадо ряженых идиотов! Я сотый раз твержу, что никакой я не шпион, но у вас здесь с мозгами полнейший дефицит!
– Да… – Стефан грустно вздохнул и, сняв руки соседа со своей шеи, сочувственно причмокнул. – От души над тобой потрудилась тайная инквизиция. Может, ты и не шпион никакой, но теперь уж всё едино. Дорога одна – на плаху. Узурпаторы – так над человеком издеваться! После них тебе, горемыка, Берта будет отрадой и избавлением. Как ты говорил тебя зовут? Михай?
– Меня зовут Михаил!
– Ну, да. Я же и говорю – Михай. Ты не злись. Это я из жалости к тебе. Вижу, что русской речью хорошо владеешь. Сразу ясно, что не из наших. Я вот, сколько мы уже во владении России, а всё никак не научусь так ладно, как ты, ругаться. Хотя и слова у тебя странные, но это понятно – разум твой от пыток помутился. Тебе бы припасть к ногам нашего владыки князя Сигизмунда. Он добрый. Сразу распознал бы в тебе блаженного, да простил. Но он в аббатство отца Симеона редко наведывается. Князь ещё старой формации. Вековые законы короля Вазы Первого чтит. Не то что аббат.
Миша Смородин застонал и рухнул навзничь на соломенную подстилку.
– О-о…. Что происходит? Где я? Какие ещё формации? Какой ещё король?
– Ну как же! – Стефан приободрился и, вглядываясь сквозь темноту в лицо узника, удивлённо спросил: – Король Ваза Первый? С него наше княжество Дакия берёт своё начало. Если даже ты русский, то всё равно должен был слышать про нашего короля! Мудрейший был правитель. Это он повелел, чтобы в день Святого Влада все темницы были пусты. Раньше так и было, и на праздник святого объявлялось всем королевское прощение. Да потом церковь всё решила иначе. Темницы освобождаются, но теперь узников не прощают, а казнят.
– И когда этот праздник?
– Так ведь наступил уже! Слышишь, колокола звонят?
Смородин закрыл глаза и, вытянув босые ноги, попытался хаос в голове привести в порядок. Но думать мешали ожоги на руках, оставшиеся от пыток. Он сжал ладонями виски и постарался вспомнить всё сначала. Сейчас он соберётся с мыслями, весь этот бред исчезнет, и окружающий мир станет на свои места, пусть даже и вернёт его в гущу катастрофы. Он хорошо помнил взлёт, затем крики, невесомость падения и ночь. Оказавшись в кромешной тьме, он почти уверовал, что погиб и попал в отрицаемое атеистическим учением потустороннее царство, и даже поверил в небесный суд. Но вместо святых на него набросились собаки, а затем скрутили солдаты в необычных мундирах и высоких мохнатых шапках.
– Послушай, Стефан, – он сел и, оглянувшись на других узников, едва различимых в темноте, зашептал на ухо: – Ты ничему не удивляйся, потому что ты прав – с головой у меня не всё в порядке, но объясни, что происходит, и где я?
– А что здесь удивительного? После тайной инквизиции другие даже имя своё забывают. Мы с тобой сидим в подвале аббатства. А вот тот лысый, что заглядывал, это палач Димитрий – редкостная сволочь.
– Это я уже понял. А что за аббатство? Где оно находится?
Стефан оглянулся по сторонам и, тоже перейдя на шёпот, ответил вопросом на вопрос:
– В пыточной инквизиторов тебе разве ничего не объяснили?
– Нет. Молчуны ваши инквизиторы. Там больше слушали, да раскалённой кочергой в меня тыкали.
– Это всё война. Раньше княжество Дакия славилось душевностью и людской любовью. Народ любил князя, а князь делал всё для народа.
– Что за Дакия? Я не знаю такой страны!
– Да какая мы страна! Так… небольшое княжество. То под одним царём живём, то под другим. Раньше царь Борис нами правил, а потом за помощь Болгарии в борьбе с османами подарил Дакию российской короне. Ваш император любил к нам приезжать. Нравилось ему здесь. И природа наша, и спокойствие. Наследников сюда присылал, чтобы они учились править малым княжеством, прежде чем браться за такую огромную империю, как ваша.
– Понимаю – тренажёр власти.
– И ныне правящий молодой император у нас учился. Но так было до войны. Потом стало опасно, потому как мы оказались на границе с конфедерацией. Наследники приезжать перестали. Вот только младший брат вашего императора у нас часто гостит. Но уж очень по душе ему наши дирижабли.
– Что за война, Стефан? Кто с кем воюет?
– Кто воюет? – Стефан наморщил лоб и, недолго думая, ответил: – Да ведь понятно – кто! Конфедерация с Российским анклавом. Странно только. Я слышал, что австро-венгерский император вроде как вашему родня. Чего они не поделили? Не знаешь?
– Не знаю. – Смородин подтянул гирю, прикованную цепью к ноге, и, оторвав лоскут от остатков рубашки, обвязал кровоточащую рану. – Какие страны входят в конфедерацию, а какие в анклав?
Такой вопрос показался необычным даже спокойному и ко всему привыкшему Стефану.
– Удивляюсь я тебе! Небось, даже и не воевал?
– Говорю же, что с головой у меня не всё в порядке! Так какие?
– Так считай, конфедерация – это все что с запада. Австро-венгры всем хороводят, да ещё немцы. Ну а Польские воеводства только вид делают, потому как опасаются вашего государя. Да ещё Османский султанат с юга напирает. Всё никак простить не могут славянам их объединение.
Неожиданно громыхнула дверь, и Стефан замолчал на полуслове. В камеру вошёл священник в фиолетовой рясе и тяжёлым распятием на груди. Он слепо прищурился, всматриваясь вдоль стен, вставил факел в крепление на стене, затем перекрестился и позвал:
– Подойдите ко мне, дети мои! Я отец Матиуш. Я буду готовить вас к последнему испытанию. Идите ко мне на свет и ничего не бойтесь.
Первым вскочил Стефан и, рухнув на колени, обхватил священника за ноги.
– Святой отче! Прошу! Пусть Господь простит не только мою душу, но и моё тело!
– Не хитри, сын мой! – Отец Матиуш сложил молитвенно руки на груди и, освобождая ноги, отступил назад. – Душа твоя полетит к нему чистая и непорочная. Но для этого ты должен покаяться во всех своих грехах.
Затем священник увидел даже не шелохнувшегося на его зов Смородина и удивлённо спросил:
– А ты, овца господняя, отчего не проникнешься духом покаяния? Я ведь знаю, что иноверцев в наших казематах нет. Так иди, помолимся вместе Господу нашему, пострадавшему за нас Иезусу.
Миша отвернулся и нехотя бросил:
– Я атеист.
– Кто, кто? Иноверец?
– Отцепитесь от меня, святой отец, или как вас там? Не знаю я никаких молитв, потому что ещё недавно у меня в кармане лежал партбилет. А иконы я видел лишь когда перелистывал журналы «Наука и религия».
Озадаченный отец Матиуш задумчиво обхватил подбородок и молча уставился на Смородина.