— Хорошо, граф, — Кастея поднялся, показывая, что разговор к концу подходит, — я немедленно свяжусь с Версалем и изложу все просьбы ваши, а также мое собственное мнение, основанное на том, что я видел своими глазами и слышал от вас в этом кабинете. Но я думаю, что вы понимаете, в случае положительного ответа Его Величества, моего Короля, и речи быть не может о продолжении добрососедских отношений с русскими, о заключении каких-либо новых договоров или продлении старых, противных интересам Франции и, как полагаю — Швеции.
— Ваше сиятельство, — Левенгаупт также поднялся и теперь стоял прямо напротив француза, глядя прямо в глаза, — вы можете передать все мои заверения вашему Королю, что этого мы не допустим. Мы хотим одного — войны, а не мира, мы хотим вернуть все то, что нам принадлежит по праву, и то, что было незаконно отобрано.
— Я это понял, — кивнул Кастея, — теперь позвольте мне удалиться.
Оба графа церемонно поклонились друг другу. Кастея в настроении хорошем вышел из здания Риддархюсета — Рыцарского дома, так назывался дворец шведского дворянства в центре Стокгольма, и махнул рукой, чтоб подавали карету. В ожидании оглянулся назад, прочитал девиз латинский, на фасаде дома высеченный: «Arte et marte. В бою и прилежании».
— Что ж, посмотрим, как граф Левенгаупт доблестный следует сему. В посольство! — кивнул лакею, дверцу кареты услужливо открывшему. Граф опустился на мягкие подушки, погрузившись мыслями в составление письма кардиналу Флери.
Когда за французским посланником дверь закрылась, Левенгаупт радостно захлопал в ладоши и дал волю эмоциям. На хлопки дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул слуга.
— Ваше сиятельство что-нибудь желает?
— Я? Нет! Ах да! Да! Принеси вина! Это надо отметить!
Слуга исчез, вместо него в кабинет зашел глава партии «шляп» граф Карл Гилленборг.
— Позволь поздравить тебя, дорогой друг, с нашей первой, но такой важной победой! — раскрыв объятия, Гилленборг подошел к Левенгаупту.
— Благодарю, дорогой граф, — единомышленники обнялись и похлопали друг друга по спине.
— Выпьем за удачу нашу, — Левенгаупт жестом широким пригласил Карла Гилленборга к столу, где уже стараниями лакея появилось вино и бокалы.
— С удовольствием! А как француз? — спросил нетерпеливо глава партии войны.
— Все будет хорошо. Я думаю, после нашего с ним разговора помощь Франции обеспечена.
— Это замечательно. Тогда мы сможем избавиться от зависимости риксдага от русских, изгнать всех «колпаков» и прочих им сочувствующих, которых я считаю предателями интересов нашей Швеции. С глупыми «колпаками» русский посланник Бестужев ведет себя так, как будто он находится у себя в Петербурге, а не в Стокгольме. Как будто они подданные русской царицы, а не короны шведской. После каждого заседания они бегут докладывать ему и, я думаю, отнюдь не бескорыстно.
— Скоро они ответят за все!
Зазвенели бокалы.
Бестужев известил Петербург немедленно о переменах опасных в парламенте шведском, об усилении партии «шляп», о речах воинственных Левенгаупта, о его тайной встрече с посланником французским.
Прочитав очередное донесение Бестужева, Анна Иоанновна подняла глаза на сидевшего перед ней Остермана.
* * *
Остерман Андрей Иванович (Генрих Иоганн) — 1686, м. Бохум, Вестфалия — 1747, Березов — государственный деятель, дипломат. Родился в семье лютеранского пастора. Успешно учился в Йенском университете, но из-за дуэли, закончившейся смертельным исходом, был вынужден бежать в Голландию. Согласился на предложение вице-адмирала К. Крюйса пойти на русскую службу. Владевший пятью языками, Остерман за год выучил русский и был определен в посольскую канцелярию переводчиком. В 1711 г. участвовал в Прутском походе Петра I и вел мирные переговоры с визирем, успех которых во многом способствовал карьере Остермана. В 1718–1719 гг. участвовал в работе Аландского конгресса, безуспешно решавшего спорные вопросы между Россией и Швецией; в 1721 г. — в выработке условий Ништадтского мира, завершившего Северную войну. В этом же году «за отличные труды и верность» Остерману был пожалован титул барона. Принял участие в составлении «Табели о рангах» и в организации Коллегии иностранных дел, вице-президентом которой Остерман стал в 1723 г. Благодаря своему дипломатическому опыту и умелым интригам Остерман делал успешную карьеру в сложной обстановке дворцовых переворотов. После смерти Петра I вошел в число членов Верховного тайного совета. В 1727 г. после смерти Екатерины I стал воспитателем Петра II и участвовал в успешном заговоре против А. Д. Меньшикова. В 1730 г., после смерти Петра II, уклонился от подписания с «верховниками» «кондиций», ограничивавших власть Анны Иоанновны, чем завоевал ее симпатии, и, получив титул графа, фактически стал руководителем внутренней и внешней политики империи. В 1734 г. назначен канцлером. При недолгом правлении Анны Леопольдовны Остерман получил звание генерал-адмирала. После дворцового переворота в 1741 г., возведшего на престол Елизавету Петровну, Остерман был приговорен к казни, замененной вечной ссылкой в Березов.
* * *
Дородная Императрица и скрючившийся в своем кресле, вечно хворающий или притворяющийся таковым вице-канцлер.
— Что думаешь по этому поводу, Андрей Иванович? Серьезны ли так перемены в Швеции, как пишет Бестужев, и чем грозят они нам?
— Матушка Государыня, — начал издалека голосом тихим Остерман, — когда мы с государем Петром Алексеевичем заключали мир Ништадтский, а затем и трактат союзный, то поймали шведов на крючок отменный. С которого тяжело соскочить. Деньги им предложили. Я думаю, что ныне поступить нужно также.
— Не понимаю тебя, Андрей Иванович, — насупилась Анна Иоанновна, — денег им, что ли, дать предлагаешь?; Так ведь и так Михайло Бестужев-Рюмин не скупится на подкуп этих, как их кличут?
— «Колпаков», — быстро подсказал Остерман.
— Во-во, «колпаков». Придумают ведь прозвища, — усмехнулась Императрица. — Ну, так платим же, что еще-то?
— Надо продлить тот самый альянс-трактат 1724 года, — медленно, но верно тянул дальше Остерман.
— Что с того? Не очень-то хотят шведы его продлевать. Эвон еще в начале моего царствования мы указывали графу Головкину, да и Бестужеву наказывали тоже самое. Только упрямятся шведы и тянут, говорят, время еще старого не истекло. Надлежит, дескать, ждать.
— Условия надо, матушка, предложить такие, чтобы шведы сразу за них ухватились, — прищурился Остерман.
— Это какие же?
— Деньги, матушка.
— Опять ты про деньги! Говорю же тебе, вице-канцлер, что Бестужев платит и хорошо платит моими деньгами этим «колпакам» ночным. — Анна Иоанновна даже рассердилась непонятливости Остермана.
— Да не столь уж много «колпакам» он платит, сколь «шляпам» тем противным. И не про те деньги речь, матушка, — смиренно опустив вечно слезящиеся глаза, продолжал Андрей Иванович.