На этой назидательной ноте твоя жена шлет тебе свое восхищение и обожание.
Би
Питер постарался вызвать в памяти образ миссис Шенкланд. Он определенно встречался и беседовал с ней, как и с каждым прихожанином. Но образ не возникал. Может быть, он знал ее под другим именем. Эдит, Миллисент, Дорис. Наверно, Дорис.
Дорогая Би, — написал он, — давай подготовим миссис Шенкланд для миссии в Китае. Она может обратить тысячу за час парой-тройкой метких слов.
А если серьезно, тут все очень ускорилось, и я, может, не смогу писать тебе какое-то время. Может, даже несколько недель. Перспектива ужасна, но чувствую, что я в руках Божьих, - ирония же в том, что одновременно меня не оставляет подозрение, будто СШИК использует меня для каких-то своих, пока еще неизвестных целей.
Прости мне мою загадочность. Вся эта секретность по поводу Курцберга и их скрытность в отношении коренных жителей в принципе заставляет так думать.
К моему величайшему облегчению, я преодолел сбой биоритмов, или как это можно назвать в данных обстоятельствах. Я уверен, что еще поспать не мешало бы, но не знаю, удастся ли - предстоит семьдесят два часа солнечного сияния, но, по крайней мере, чувство дезориентации исчезло. Моча моя все еще ярко-оранжевого цвета, но вряд ли от обезвоживания; скорее, это связано с самой водой. Чувствую я себя хорошо, отдохнувшим и даже чуточку неугомонным. Вообще-то, энергия так и бьет. Первое, что я собираюсь сделать (когда закончу писать письмо тебе), - соберу вещи и вернусь в поселение (официально называемое Си-два, хотя кое-кто зовет его Город Уродов - очаровательно, а?), чтобы там остаться. Обосноваться, если угодно. Нехорошо было бы нарядиться в некую защитную оболочку и отваживаться лишь на быстрые «привет-пока», пока шофер СШИК ждет неподалеку с заведенным автомобилем. И даже если бы у меня был собственный автомобиль, то можно ли просто навестить их и уехать, когда я буду сыт по горло? Довольно кукситься! Если Господь рассчитывает на меня ради этих людей, то я должен довериться им.
Ладно, может, это и не самое мудрое решение для Павла среди коринфян и ефесян, но я вряд ли могу утверждать, что нахожусь на вражеской территории, да? Пока что я могу пожаловаться только на враждебность со стороны Северина, да и это, скорее, раздражение, накопившееся за время нашего общения (кстати, не видел его с тех пор).
Взволнованный предстоящим, я должен помнить, что я тебе уже описал, а что еще нет. Как жаль, что ты не со мной и не видишь все своими собственными глазами. И не потому, что это избавило бы меня от необходимости описывать (хотя должен отметить, что, как выясняется, по этой части я, безусловно, не силен), но потому, что я по тебе скучаю. Я скучаю по каждому мгновению жизни, увиденному вместе с тобой. Когда тебя нет рядом, я чувствую, что глаза мои - просто фотоаппарат, камера без пленки, регистрирующая окружающее секунда за секундой, позволяя всем изображениям исчезнуть и освобождая место для следующей картинки, не способная ни одну оценить по достоинству.
Если бы я мог послать тебе фотографию или видео! Как быстро мы привыкаем к тому, что для нас изобретают, и хотим БОЛЬШЕГО... Техника, позволяющая слать тебе эти слова через немыслимые расстояния, - на самом деле чудо (святотатственное утверждение??). Я пользовался этим чудом всего несколько раз, а теперь уже думаю: а почему я не могу послать и фотографии?
Питер уставился в экран. Он был жемчужно-серого цвета, а текст висел в плазме, но если он фокусировал взгляд, то мог видеть призрачного себя — взлохмаченные светлые волосы, большие яркие глаза, упрямые скулы. Лицо — и чужое, и знакомое.
Он не часто глядел в зеркало. Обычно дома он действовал по принципу, что после душа, бритья и проведения расческой по волосам (ото лба к затылку, никаких ухищрений) ни одно зеркало не улучшит его отражения. В те годы, когда он не слезал с выпивки и наркотиков, он постоянно смотрел на себя по утрам, оценивая ущерб предыдущей ночи — порезы, царапины, налитые кровью глаза, желтизну кожи, синюшность губ. С тех пор как он завязал, в этом уж точно не было необходимости, ничего ужасного не случится с последней проверки. Он замечал, что волосы отросли, только когда они падали на глаза. И тогда он просил Би подстричь их. Он вспоминал о глубоком шраме на переносице, только когда она нежно гладила его после близости, хмурясь каждый раз, будто впервые заметила эту рану. Форма подбородка становилась реальной, только когда он устраивался в мягкой впадинке ее плеча. Шея мате-риализовывалась только под ее ладонью.
Он так скучал по ней. Господи, как же он скучал по ней!
Погода теперь стоит сухая, — напечатал он. — Мне сказали, что так будет еще десять часов, потом дождь и т. д. Все очень надежно. Солнце очень теплое, но не палящее. Тут водятся насекомые, но они не кусаются. Я только что плотно поел. Тушеную чечевицу и питу. Довольно сытно, но чуть тяжеловато. Пита приготовлена из местных растений. Бобы привозные, я думаю. Потом шоколадный пудинг, но шоколад вряд ли настоящий. Я хотел бы, чтобы ты проинспектировала пудинг, учитывая твой крайне утонченный вкус в этой области! На мой вкус - вполне. Может, шоколад был настоящий, но пудинг приготовили из чего-то еще.
Питер отошел от стола и направился к окну, подставив кожу сверкающему теплому свету. Он заметил, что прямоугольник затененного стекла ничуть не изменился, показывая только кусочек неба, но даже этот ограниченный окном кусочек, залитый неописуемым разнообразием неуловимых оттенков, был слишком велик, чтобы охватить его одним взглядом. Би, получая его послания, тоже будет смотреть на стеклянный прямоугольник. Она не увидит ничего из того, что видит он, даже не увидит его призрачное отражение. Только слова. С каждым неполноценным сообщением его образ становился все туманней и туманней. Она могла лишь воображать его в пустоте со всеми странными подробностями, летающими вокруг подобно космическому мусору — пластиковым контейнером для льда, стаканом с зеленой водой, миской чечевичного рагу.
Моя дорогая Би, я хочу тебя. Как бы мне хотелось, чтобы ты была здесь со мной, чтобы теплое солнце играло на твоем нагом теле, чтобы моя рука обвивала твою талию, а мои пальцы нежили твою грудную клетку. Я готов войти в тебя. Как жаль, что ты не можешь сама удостовериться, насколько я готов! Если я закрываю глаза, мое чувство почти реальность, я ощущаю, как грудь моя прижимается к твоей грудине, твои ноги обвиваются вокруг меня, приглашая домой.
В Новом Завете мало что говорится о плотской любви, а то, что там есть, связано со святым Павлом, который глубоко вздыхает и прощает ее как слабость. Я же уверен, что Иисус думал иначе. Ведь Он -и никто иной - говорил о любящих как о плоти единой. Именно Он сострадал блудницам и любовникам. И если Он так сострадал людям, порочащим сексуальное влечение, то с чего бы Ему разочароваться в них, если бы они вместо этого счастливо жили в супружестве? И примечательно, что единственное чудо, которое Он сотворил не в качестве «скорой помощи», а просто потому, что хотел поднять людям настроение, - это чудо на свадьбе. Нам даже известно, что он не возражал, когда его ласкала женская рука, или что он не перечил, если женщина целовала ему ноги и отирала их волосами своими, как описано в седьмой главе Евангелия от Луки (что так же сексуально, как каждое слово из Песни песней). Интересно, что было написано на Его лице, когда она все это делала? Старомодная религиозная живопись непременно изобразила бы Его с ледяным взглядом в сторону, будто Он игнорирует ее и будто ничего не происходит. Но Иисус не пренебрегал людьми. Он был нежен и внимателен к ним. И Он бы не позволил ей чувствовать себя дурой.