Ропот одобрения, даже удовлетворения хлынул к нему из гущи разноцветной толпы, сидящей напротив. Библейские строки действовали словно сладчайшее хмельное питье, пущенное по кругу. Это было вино короля Якова — подлинник. Конечно, оазианцы были благодарны Питеру за адаптированные брошюры, которые тот приготовил для них. Страницы их уже были порядком замусолены, расползались от влаги, а слова распевались и декламировались все эти долгие, душистые дни, которые он провел со своей паствой. И все же Питер признавал, что книжки не стали именно таким подспорьем, каким они ему представлялись поначалу. Они называли их «Наше ручное ςлово»; сначала эта фраза его восхищала, пока он не осознал, что таким образом подчеркивается разница между брошюрами и подлинной Книгой Странных Новых Вещей. Рукотворные буклеты воспринимались как доморощенное пиво, самогонный компромисс, в то время как внушительный «король Яков», в переплете из искусственной кожи, украшенном золотым тиснением на корешке, с целомудренной категоричностью считался Истинным Источником.
Теперь, напившись стихов из Послания к ефесянам, оазианцы были по-настоящему удовлетворены. Их головы в капюшонах склонились ниже, погрузив их лица в еще более глубокую тень. Сложенные в молитве руки осторожно гладили колени, словно заново прослеживая и смакуя ритм услышанных строк. Такие утонченные движения были для них все равно что громкие возгласы «Аллилуйя!» для южной конгрегации баптистов.
Будучи большим почитателем Библии короля Якова, Питер все-таки был ошеломлен благоговейным трепетом, который она вызывала среди его паствы. Ведь это был всего-навсего перевод, претендующий на аутентичность не более, чем множество других переводов. Ни Иисус никогда не говорил на английском языке эпохи короля Якова, ни Павел, ни проповедники Ветхого Завета. Понимали ли это оазианцы? Он сомневался в этом. К стыду своему, ибо как только тебя осеняет, что каждый, кто не говорит с рождения на ханаанейском иврите, эллинском греческом или галилейском арамейском, находятся в равном ущербном положении, ты успокаиваешься и почитаешь Писание на своем родном языке таким же верным, как и переведенное на любой другой язык. Однако он подумал, что обнаружил в оазианцах то же чувство неполноценности, которое беспокоило и его самого. Он не хотел уподобляться старомодным империалистическим миссионерам, этаким Моисеям, щеголяющим в костюме цвета хаки и свято уверенным, будто они — соплеменники Иисуса, а Бог — чистокровный англичанин.
Он хотел бы мягко освободить оазианцев от иллюзий в их слепом поклонении Книге, доходчиво рассказав о разных языках, предшествовавших тексту семнадцатого столетия, но решил, что такая лекция только все усложнит, особенно ввиду того, что оазианцы очень привязаны к ключевым цитатам, выученным еще при Курцберге, а Курцберг был ярым фанатом короля Якова. Ничего удивительного. Любой христианский проповедник, любящий язык, влюблен в Библию короля Якова. Перед ее ритмом просто невозможно устоять. Так, может быть, для этих людей чтение стопроцентной яковитской Библии, а затем толкование ее на простом английском языке — единственно верный путь познания?
— Здесь святой Павел говорит своим друзьям, — объяснил Питер, — что, как только вы услышали слово Божье, уже не важно, что вы чужестранцы, не важно, как далеко вы живете. Вы становитесь частью сообщества христиан, всех христиан, которые когда-либо существовали, включая и тех, кто жил в те времена, когда Иисус ходил по земле. Потом Павел сравнивает нас с домом. Домом, построенным из множества кирпичей или камней, пригнанных друг к другу, чтобы создать большое здание, и все мы — камни в стенах этого дома, который строит Бог.
Десятки капюшонов качнулись, соглашаясь:
— Вςе мы — камни.
— Мы выстроили нашу церковь вместе, — сказал Питер, — и это прекрасно.
Почти с хореографической синхронностью все оазианцы повернули голову и посмотрели на церковь, здание, которое они почитали настолько, что входили туда лишь во время служб, хотя Питер и внушал им, что они должны считать церковь своим домом.
— Но вы — все вы, кто собрался здесь сегодня, сидя прямо под солнцем, — вы и есть настоящая церковь, которую выстроил Бог.
Любительница Иисуса—Пять, как всегда в первом ряду, закачалась, всем телом выражая несогласие.
— ζерковь — эτо ζерковь, — заявила она. — Мы — эτо мы. Бог — эτо Бог.
— Когда мы исполнены Духа Святого, — сказал Питер, — мы можем превзойти самих себя, мы можем быть Богом в действии.
Любительница Иисуса—Пять не уступала.
— Бог никогда не умираеτ, — сказала она. — Мы умираем.
— Наши тела умирают, — ответил Питер, — а наши души живут вечно.
Любительница Иисуса—Пять ткнула обернутым кожей пальцем прямо Питеру в грудь.
— τвое τело не умираюτ, — сказала она.
— Конечно, и мое тело умрет, — сказал Питер. — Я только плоть и кровь, как и любой другой.
Он как никогда сильно ощущал сейчас, насколько он плоть и кровь. От солнца у него разболелась голова, ягодицы затекли, и ему срочно нужно было пописать. После недолгих колебаний он облегчил мочевой пузырь, выпустив струю прямо в землю. Здесь так принято, и нечего устраивать из этого целое событие.
Любительница Иисуса—Пять притихла. Питер не знал, убедил ли он ее, утешил, обидел или еще что-нибудь. О чем она вообще? Неужели Курцберг был одним из тех лютеранских фундаменталистов, которые верили, что умершие христиане в один прекрасный день воскреснут в своих прежних телах — чудесно свежих и нетленных, неспособных чувствовать боль, голод или удовольствие — и продолжат использовать эти тела всю оставшуюся вечность? Сам Питер не тратил времени на подобные доктрины. Смерть есть смерть, тлен есть тлен, и только дух бессмертен.
— Скажите мне, — спросил он всех собравшихся, — что вы слышали о жизни после смерти?
Любитель Иисуса—Один, взявший на себя роль блюстителя истории христианства на Оазисе, произнес:
— Коринфян.
Питер не сразу узнал слово — такое близкое и знакомое ему и неожиданное здесь и сейчас.
— Да, к коринфянам.
Повисла пауза.
— Коринфян, — повторил Любитель Иисуса—Пять. — Дай нам ςлово из Книги.
Питер обратился к Библии, хранившейся в его голове, там располагался стих пятьдесят четвертый из пятнадцатой главы Послания, но это был не тот абзац, который он имел обыкновение цитировать в своих проповедях, так что точный порядок слов не прояснился — что-то тленное и что-то нетленное... Следующий стих он помнил слово в слово, один из тех библейских самородков, которые известны всем, пускай их порой и приписывают Шекспиру, но Питер полагал, что Любитель Иисуса—Один хотел бы услышать более одной строки.
Кряхтя, он поднялся на затекшие ноги. Гул предвкушения прокатился в толпе, пока он шел к рюкзаку, пока извлекал Книгу из пластикового футляра. Тисненные золотом буквы вспыхнули на солнце. Он остался стоять, чтобы дать мышцам отдохнуть в другой позе, пока листал страницы.