Утром пошел дождь, и пришлось брать на службу зонт. А к десяти Ефим Андреевич был уже на Даниловском кладбище.
Кроме Поляничко у недавно вырытой могилы мокло несколько человек: диакон кладбищенской церкви, судебный следователь Леечкин, доктор Нижегородцев и муж почившей. Двое мужиков – один в старом зипуне и заячьей шапке, другой в драной кацавейке и картузе – бойко орудовали лопатами. Еще недавно мерзлая земля превратилась в липкую грязь. Но это лишь верхний слой. А дальше работа шла быстрее.
Наконец, гроб Софьи Ионовой вырыли, погрузили на телегу и, накрыв рогожей, повезли в городскую больницу.
Флориан Антонович тяжело переживал случившееся и часто покашливал, пытаясь побороть выступающие на глазах слезы. Он отказался ехать на извозчике. И место рядом с доктором Нижегородцевым так и осталось свободным. Судебный следователь и начальник сыскного тоже отбыли следом за покойницей. Не застегнув пальто, в мокром котелке, Ионов пошел пешком. Ему хотелось остаться наедине со своими мыслями и еще не утихшим горем. Комья глины липли к подошвам, но он, казалось, этого не замечал, а все шагал и шагал по грязной, расползающейся дороге.
Повторное вскрытие делал хирург городской больницы, поскольку прозектор Батюшков куда-то запропастился. Рядом присутствовал доктор Нижегородцев, который то и дело прикрывал нос платком. Поляничко и Леечкин ожидали результатов в коридоре.
– Что ж, господа, – выйдя из прозекторской, произнес Нижегородцев. – Ваши подозрения подтвердились, и мои сомнения оказались вполне обоснованными…
– Ну-ну, не томите, доктор, давайте, рассказывайте, – не утерпел судебный следователь.
– Официальное заключение будет примерно такое: в результате повторного вскрытия не обнаружено изменений, характерных для смерти от приступа бронхиальной астмы. Более того, при исследовании сердца выявлено накопление крови в сердечной сумке, которое привело к прекращению кровообращения и, соответственно, смерти. Причиной остановки сердца явился прокол сердечной мышцы длинным острым предметом (предположительно шилом) в пятом межреберье слева (под левой грудью). След от укола еще остался. Я убежден, что это было сделано во время сна покойной.
– Постойте-постойте, это что ж получается? – Леечкин оторопело оглядел глазами врача. – Выходит, она спала, а злодей прокрался к ней в дом, залез под одеяло, поднял белье, обнажил грудь и вогнал шило? И она так и не проснулась? Разве такое может быть?
– Может, – кивнул Поляничко, – если лечь вместе с ней в постель, подождать пока заснет, а потом произвести укол.
– Адюльтер полагаете? – предположил следователь.
– Несомненно.
– Да-а, – покачал головой Нижегородцев. – Представляю, какой удар будет для Флориана Антоновича.
– Это жизнь, господа, – философски заметил Ефим Андреевич и полез за табакеркой, но получить удовольствие ему в этот раз не дал вопрос судебного следователя, прозвучавший точно удар колокола.
– А все-таки, куда исчез достопочтенный прозектор Батюшков? Где он? Ни вчера, ни сегодня его отыскать не смогли.
– Вы правы: весьма странно, – согласился сыщик и убрал табакерку. – Пойду-ка я к врачебному начальству и еще раз выясню.
– Одну минутку, Ефим Андреевич, – остановил его следователь. – Мыслишка у меня появилась. Давайте-ка ее обмозгуем… До сего момента мы исходили из того, что Мацлович – преступник, поскольку на чайном стакане Вия мы обнаружили его отпечатки пальцев. Бедолага плакал, уверял, что ничего не знает, а про бубнового короля вообще не слыхивал. Вчера появилась газетная заметка. Репортер клянется, что все было именно так, как он и написал в «Северокавказском крае». Однако Мацлович уже вторую ночь проводит в тюремном замке. Так?
– Каюсь, Цезарь Аполлинарьевич, каюсь, виноват-с, – развел руками полицейский. – Я его в участке оставил и поселил в одиночную камеру. Жена ему постель принесла, потчует лучше всякой ресторации. Если так дело пойдет, то подозреваемый растолстеет и в дверь не протиснется. Придется стену разбирать… Жалко мне его стало, вот я и сосвоевольничал. Не выдержит он в тюремном замке и недели… Размазня, одно слово.
– Вот и хорошо, пусть лучше у вас пока посидит. – Следователь покусал губу и продолжил: – А то ведь что получается? Не ювелир, а прямо какой-то любвеобильный боец-экспроприатор: обаятельную даму соблазнил, чтобы затем убить, а потом и антиквара отравил.
– С большой натяжкой можно еще представить, что Наум Яковлевич может кого-то отравить, но вот чтобы покойница согласилась прелюбодействовать с этим старым пнем? Ну как в это поверить? – высказал свои соображения Нижегородцев.
– Что ж это вы, Николай Петрович, так о нас, о стариках, а? – покачал головой сыщик и подкрутил нафиксатуаренные усы. – Думаете, если мне шестой десяток пошел, так все? Пора на свалку?
– Нет-нет, ну что вы, Ефим Андреевич! Это я сугубо применительно к Мацловичу…
– Ладно! Бог с вами! – махнул рукой Поляничко. – Говорите, что хотите, нам, ветхозаветным развалинам, не привыкать… Но с другой стороны, отпустить этого, как вы изволили выразиться, старого пня, мы тоже не имеем права. Улики пока против него, и никто, кроме жены, не может подтвердить, что в тот вечер он был дома. И опознание не в его пользу. По свидетельству господина Лесгафта, Мацлович очень похож на человека, вышедшего в тот вечер из дома Вия. Опять же, и прихрамывает он немного на правую ногу. От этого мы тоже никуда не уйдем… Но! – Он воздел перст к потолку. – Надобно выяснить, куда подевался прозектор. Уж слишком много вопросов у меня к нему накопилось.
– Послушайте, господа, – почти переходя на шепот, заговорил Нижегородцев. – А что если их несколько?
– Кого? – недоверчиво переспросил полицейский.
– Убийц!
– То есть как?
– А так: один заколол Ионову, а другой отравил Вия, а третий камень репортеру в окно бросил. И Мацлович – один из них? А почему бы и нет?
– Резонно! – согласился Леечкин.
– Да ну вас, Николай Петрович! – отмахнулся Поляничко. – Вечно вы с Климом Пантелеевичем все усложняете!.. Покоя от ваших гипотез нету. Лучше я прозектора поищу.
Но покоя в этот день Поляничко обрести не удалось, поскольку прозектор Батюшков исчез, точно в прорубь провалился.
– Вот и я говорю, Клим Пантелеевич, не дело, а уравнение с пятью неизвестными. Никакой арифметический учебник Евтушевского не поможет, – потягивая вишневую наливку, сетовал Поляничко. – Слишком много противоречивых фактов. Да тут еще газетенка местная вышла с угрозами. Была бы моя воля, я бы этого тщедушного щелкопера самого на каторгу бы отправил. Только это еще не все беды, что свалились мне на голову. Сегодня стало известно, что негоциант Меснянкин, купец Ерганжиев, хозяин маслобойного завода Ломагин, винокуренный заводчик Федор Демин, господин Бауэр и галантерейщик Айвазян получили анонимные письма с угрозами и требованием незамедлительных денежных переводов в Петербург, до востребования, на имя некой Анны Георгиевны Крыжановской. Допускаю, что писем разошлось много больше, только не все потерпевшие решились к нам прийти. Но даже те, кого я назвал, кроме Петра Степановича Ерганжиева и Айвазяна, все-таки денежки уже перевели и только потом к нам пожаловали. Испугались, грешным делом… И каждый легко расстался с пятью тысячами. Представляете! – Поляничко пожевал губами и добавил: – Понятное дело: большего этот душегуб требовать не может – пять тысяч – максимальная сумма, разрешенная почтовыми правилами к переводу на одного получателя. Так что однодельница этого самого Бубнового короля уже с денежками. И их у нее немало. Мы хоть и отослали телеграмму коллегам, но, как явствует из их ответа, переводы эта Пиковая дама уже получила. Паспорт у нее наверняка поддельный. Уверен, что живет она совсем по другому виду.