– Вы не представляете, с кем имеете дело! – прошипел странный человек, буравя всех по очереди глазами-щелочками.
– Представляем, представляем, – добродушно откликнулся Иван. – С ублюдочным уродом-извращенцем – вот с кем! А ну, говори, куда дел Геннадия, ты, яйцо с ушами!
Рита поморщилась, услышав эти слова, но не могла не согласиться, что сочные эпитеты Ивана как нельзя лучше описывают стоящее перед ней существо.
– Какой еще Геннадий?! – пронзительно взвизгнул Дробыш.
– И Алину Каюрову не знаете? – спросила Рита.
Человечек задрал голову и окинул ее фигуру презрительным взглядом, не сочтя нужным отвечать.
– Все он знает, – услышала Рита голос Байрамова. – Поднимайтесь!
Все ринулись к лестнице, но Фисуненко успел крикнуть Алексею и Гоше, чтобы те остались приглядывать за арестантами. Войдя в большой, прекрасно освещенный зал, Рита застыла на пороге, потрясенная увиденным. Стены помещения украшали портреты Алины Каюровой – от черно-белых, на которых была маленькая девочка, до рекламных плакатов на всех языках мира. Посреди зала возвышалась гипсовая фигура белого ангела, раскинувшего крылья. Но не сама статуя поражала воображение, а ее лицо – лицо Алины! Она выглядела моложе, чем сейчас, но сходство было полным. Повсюду стояли напольные вазы со свежими цветами.
– Боже, да у него здесь настоящий алтарь! – пробормотала Рита.
– Я его знаю, – тихо произнес Байрамов, кивая в сторону Дробыша, которого аккуратно, но крепко держал за воротник Иван.
– Ты? – не поверила Рита. – Его?!
– Помнишь, я рассказывал тебе о пареньке, которого все дразнили, кроме Алины? Так вот, это – он. Я забыл его имя, а фамилии никогда и не знал, но, сама видишь, ошибиться невозможно!
Действительно, персонаж настолько колоритный, что ошибка исключена.
– Я тебя тоже помню, – пробулькал Дробыш, сверкая глазами. – Ты вечно втягивал всех в неприятности, а другие за тебя отдувались! И Алину подзуживал…
– Значит, с Алиной вы знакомства все же не отрицаете? – предположила Рита.
– Не отрицаю. В детстве мы хорошо друг друга знали, но с тех пор не общались, – сухо ответил Дробыш, тщетно пытаясь вырваться из медвежьих лап Ивана. – И я не понимаю, по какому праву вы врываетесь в мой дом и избиваете моих служащих!
– Права вам объяснят на следствии, – спокойно сказал Фисуненко. – А пока что в ваших интересах указать, где вы прячете похищенного вами Геннадия Туполева, иначе мы станем искать его сами. А когда найдем, ни о каких сделках с прокурором и речи не будет. Вы это понимаете? Так что сделайте себе одолжение…
– Это вы сделайте себе одолжение! – заорал Дробыш, с которого мигом слетело напускное хладнокровие. – Я так понимаю, вы в органах служите? Так вот, готовьте рапорт об увольнении: уже сегодня ваша задница вылетит со службы!!!
Рите оставалось лишь удивляться самообладанию, которое проявлял в данной ситуации Евгений. Вместо того чтобы ответить Дробышу так, как, Рита знала, Фисуненко умел, складывая удивительные слова в умопомрачительные предложения, он только улыбнулся:
– Отлично! Честно говоря, на это я и рассчитывал: теперь ничто вам не поможет, господин Дробыш. Ребята, начинаем прочесывание дома и прилегающего участка. Все, что найдете ценного, тащите сюда – будем делить по-братски.
По тому, как исказилось лицо Дробыша, Рита поняла, что шутку он не оценил.
Геннадий не слышал музыки уже некоторое время. Голова разламывалась, а тело перестало слушаться задолго до того, как наступила тишина. Потом за стеной раздались приглушенные голоса, и он напрягся, ожидая худшего: рано или поздно его убьют, и, наверное, этот час настал. Гена закрыл глаза и попытался вспомнить единственную молитву, которую матери удалось ему вдолбить, – «Отче наш».
Скрипнул ключ в замке, и дверь приоткрылась. Свет ворвался в помещение, но через секунду его заслонила широкая спина стоящего в проеме человека.
– Гена, что ли… ты там?
Эта фраза прозвучала как лучшая из когда-либо слышанных парнем арий. Он попытался ответить, но язык отказывался повиноваться. Вместо крика из горла вырвался сиплый, едва слышный звук, но этого оказалось достаточно.
– Здесь он! – громко крикнул все тот же голос. – Живехонек!
У Лени Дробыша имелись все задатки к тому, чтобы стать хорошим музыкантом. Он с раннего детства играл на скрипке и фортепиано, отлично учился и мечтал о том, что когда-нибудь выйдет на одну из знаменитых сцен – Альберт-Холла, например, или Ковент-Гардена, – и многотысячная публика устроит ему стоячую овацию. Мать Лени уделяла ему все свое внимание, в то время как отец, директор крупного горнодобывающего предприятия, заботился о хлебе насущном. Мать не замечала того, что ее сын не такой, как остальные.
– Да, – говорила она в ответ на подобные замечания, – он гораздо более умный, талантливый и перспективный, нежели другие дети!
И сама в это искренне верила. Дефицит гормона роста семейство поначалу не восприняло как серьезный диагноз. Ну, будет их сынок невелик, зато возьмет талантом и интеллектом. Однако по мере того как Леня подрастал, стало ясно, что дело не ограничится только потерей в росте. Его голова была слишком велика для маленького, тщедушного тельца, а ноги – слишком коротки. В подростковом возрасте стало ясно, что Леня Дробыш уже не вырастет и сто сорок восемь сантиметров навсегда останутся пределом, выше которого ему не подняться.
Несмотря на любовь матери и отца, парень не мог не понимать своей ущербности: высокие и спортивные сверстники ни на минуту не позволяли ему об этом забыть, дразня и издеваясь, кто во что горазд. Дети по природе жестоки, и Леня понял, что ему, привыкшему к тепличной атмосфере собственной семьи, придется перестраиваться, приспосабливаясь к жизни в большом мире. Паренек сообразил, что мир этот не станет с ним церемониться, не простит ни малейшей слабости и что он навсегда останется изгоем, если не добьется успеха.
Поначалу Лене казалось, что шансом выделиться будет музыка. Он с остервенением занимался. Ему удалось овладеть техникой игры в достаточной степени, но не более – несмотря на то что мать, не ограничиваясь музыкальной школой, нанимала частных преподавателей, благо доход отца позволял такие излишества.
Только один человек в школе относился к Лене хорошо. Слепая девочка, на два года старше, появилась там после зимних каникул. Она училась в другом классе, но Леня сразу ее заприметил. Слепота не мешала ей общаться с другими детьми, и это как ничто другое поразило воображение Дробыша. Воздушная, какая-то неземная внешность новенькой сыграла не последнюю роль в том, что Леня впервые в жизни влюбился. Ее голос завораживал его даже тогда, когда она говорила. Алина, единственная из всех однокашников, не оттолкнула мальчика! Она терпеливо выслушивала его жалобы на жизнь, на несправедливое отношение сверстников, а также поощряла честолюбивые планы в отношении музыкальной карьеры. Возможно, это ему лишь казалось, но Леня убедил себя в том, что нравится Алине. Реальность же, которой он упорно старался не замечать, заключалась в том, что Алина ко всем относилась одинаково хорошо.