Вообще-то Рита – неудавшаяся самоубийца, но считается, что об этом никто не догадывается. О трагедии упоминается только однажды – вскользь, расплывчато, неопределенно… «Оступилась… упала… так получилось…»

«Оступилась» она с высоты пятиэтажного дома. Была ли это на самом деле крыша дома, или она прыгнула с моста, балкона или еще откуда-то – никто не знает. А кто знает, тот молчит. О причине ужасного поступка тоже неизвестно.

Она осталась жить… парализованная, с бездействующими ногами – одна нога чувствовала тепло и холод, но была неподвижна, вторая – ничего не чувствовала.

Прикроватный столик уставлен иконками, под рукой – молитвенник. После самоубийства Рита поверила в Бога. О прошлом не говорила. Только один раз я от нее услышала:

– Зачем смотреть назад? Что было – не исправишь, надо дальше жить. Жить, как будто ничего не было, и стараться не вспоминать о прошлом.

Рита – девушка с характером. Как ветеран отделения и человек, склонный руководить, она иногда пыталась установить в палате дедовщинские порядки. Правда, на это всем было плевать. Кто-то не обращал внимания, а некоторые просто не понимали, чего она хотела.

Ритина сиделка Галя – женщина простая, но с жесткой хваткой. Только такая с Ритой и могла справиться.

Когда я только что прибыла в эту палату – заробела ее, честное слово. Галя была авторитетом для всех, к ней приходили за советом даже с других этажей. В свободные минуты она читала молитвенник. На вопросы – что за церковь? что за вера? – Галя нетвердо ответила:

– Евангелисты… нет… евангельские христиане.

Когда Гале невмоготу находиться в палате, она выходит в коридор, посидеть рядом со мной на каталке у стены. Мы наслаждаемся разговорами «про жизнь», но одно ее ухо, как локатор, направлено в сторону палаты.

– Галя, ты где? Ты мне нужна! – слышится ревнивый голос Риты. Больше нескольких минут она не дает нам пообщаться – обижается.

Галя спешит к своей подопечной – дать попить, поправить подушку, разгладить одеяло, открыть фрамугу, закрыть фрамугу, почесать вон там, вытереть вот здесь и т. д. и т. п.

– Я хочу сегодня помыть голову.

Галя приносит тазы, клеенку, шампунь и ведро горячей воды. Кровать Риты выдвигается на середину палаты, сиделка ловко промывает длинные светлые волосы и высушивает их феном. Так же, на постели, перекатывая Риту с боку на бок по клеенке, производится общий туалет.

Перед обедом к Рите приходит массажистка. Если в этот день нет массажа, девушку везут в процедурный кабинет, где колдуют над оперированной поясницей.

Чтобы отвезти Риту на процедуры, ее надо переложить на каталку. Вокруг собираются все свободные сиделки.

– Георгий, иди сюда. Помоги. Ну-ка, три-четыре взяли!

Почти голое тело на простынке рывком переносят на каталку. После трех месяцев, проведенных без штанов, Рите все равно, где у нее вылезает грудь, а где видна попа. Да и для нас Георгий – почти бесполый.

Риту перекладывают на каталку и везут в процедурную.

Рита – девушка безмужняя, мамина. Всего один раз я видела ее отца, часто бывает старший брат, и почти каждый день приходит маленькая улыбчивая мама.

– Риточка, посмотри, что я тебе купила.

– Ну и что ты купила? Ты куда смотрела, когда покупала? Я что просила? Я просила «Данон»!!! А это что?

– Ну… я, наверное, перепутала… Невкусно, да? Тебе не нравится?

– Не знаю я! И пробовать не буду! Не буду, я сказала!

Ритину маму жаль, но Риту жальче. Бухнуться вниз головой с пятого этажа из-за (предположим) несчастной любви, очнуться и осознать, что причина нежелания жить осталась с тобой, а впереди – жизнь колясочника, по сравнению с которой прежние проблемы кажутся детскими, игрушечными. И это в неполные тридцать лет!

Врачи три месяца пытались вернуть чувствительность ногам Риты, но… нет, не получилось. Ее готовят к выписке – для беседы приходит врач-психолог. Врач-(ахтунг!)-психолог громким голосом, не обращая внимания на присутствующих в палате, объясняет Рите тонкости выписки и особенности дальнейшего лечения.

Через слово так называемый психолог громко повторяет:

– Ведь у вас в истории болезни записано «суицид», поэтому бла-бла-бла… Ну вы же понимаете, если есть запись «суицид», то вас должны бла-бла-бла… Ваш случай – случай суицида, значит, вы – бла-бла-бла…

При первом же упоминании табуированного понятия я выхожу из палаты, за мной выходят сиделки. Мы усаживаемся на больничную каталку и молчим. Георгий уходит в курилку. Добрая психологиня говорит настолько внятно и громко, что слышно на посту – то есть не только нам, но и медперсоналу. Да и вообще – всем.

«Господи, боже, что за доктор-выродок!» – думаю я, смотря из темноты коридора на побледневшую жалкую Риту. При каждом повторении слова «суицид» она будто вжимается в подушку. Врачу-так-называемому-психологу хочется дать весомого пинка по заднице (и лучше не ногой, а металлической лопатой). Для скорости. Аж тьфу как неприятно.

* * *

Выхожу на улицу поздней осенью. Вдыхаю холодный городской воздух. Я жива, двигаюсь и осталась в своем уме. Но жизнь моя теперь изменится. И восприятие жизни тоже изменится.

О чем мы думаем, когда здоровы? О чем беспокоимся? Разве кто-нибудь, находясь в полном или относительном здравии, верит в то, что будет когда-нибудь парализован? Увечен? Безумен? Слеп?

Сколько времени мы тратим на поиски огромного счастья… мы тратим силы и здоровье, пытаясь увидеть его в любви, деньгах, новых впечатлениях, должностях или в удачной обновке. Но гораздо лучше, оказывается, ощущать просто счастливые мгновения – первый снег, цветы на даче, тихий вечер, шелест летнего дождя, долгие одинокие поездки на машине, чистый ковер под ногами, день без боли, возможность читать, разговаривать по телефону с подругой. Общаться с Богом. Вернее, с собой – с той частью в себе, что от Бога.

Маленький ребенок берет меня за уши своими ручками и целует в нос. И я чувствую себя счастливой.

Наташа Апрелева
Растущая луна

Растущая луна

– Алло, Лида, привет. Ты где сейчас? – Потапов вышел на балкон для усиления сигнала, хоть сигнал был нормальным и в помещении.

Грозовые облака висели так низко, что Потапов мог вполне метнуть в середину наикрупнейшего дротиком из недавно подаренного набора, и пролился бы, наконец, дождь. Нет, вспомнил физику Потапов, сначала бы глазами зверя сверкнула молния, потом бы раздался звериный рык, а уж потом из разорванных в клочья звериными клыками туч потекла вода. Которая не кровь.

– Я у Таньки, – сказала Лида, – мы шьем.