— Это называется лицей. Я учу детей английскому. Они так хорошо говорят! Я удивился, — засмеявшись, он добавил: — Только они все торгуют.
— Чем торгуют?
Он пожал плечами:
— Не знаю. Я только вижу… Они передают что-то, считают деньги. Я думал, это будет лицей, как у Пушкина.
— Пол! — протянула я с укоризной. — Разве Англия та же, что была во времена Шекспира?
Он согласился:
— Нет. Конечно, нет. Глупо, что я надеялся…
Вдруг Пол отставил чашку и коснулся пальцем моей щеки:
— Родинки… Они еще здесь.
— Разве они могут исчезнуть?
— Не знаю. Я боялся спать. Я думал… вдруг ты исчезнешь? Я тебя сторожил. А ты стонала…
Его губы растянулись и напряглись, и я поняла, что Пол едва сдерживается, чтобы не наброситься на меня. Я протянула руку, он вжался лицом в мою ладонь и опять застонал, как от боли. Так и не допив кофе, я поставила чашку, и Пол потянулся к моему лицу. В его обычно невозмутимых глазах было столько робости, что у меня сжалось сердце.
"А вдруг он уже правда меня любит? — ужаснулась я. — Что же с нами будет?" Но стоило Полу обнять меня, как страх отступил и исчез, будто его и не было. Даже в исходившей от его тела страсти было успокоение. Я потянула поясок халата и погрузилась в его тепло.
В отличие от Славиного, его тело не вызывало у меня эстетического восхищения. Отстраненный взгляд нашел бы Пола несколько грузноватым. Но именно это мне и нравилось: его магически действующая на меня мощь. Пол нависал надо мной, будто небо, и поглощал целиком, ведь небо всегда больше земли. И мне было приятно чувствовать себя поглощенной…
Между нами лежали десятки женщин, которых он узнал за свою долгую жизнь, настоящих леди и проституток, но сейчас я их не ощущала. Они мелькали где-то с краю моих мыслей, бесформенные и серые, и мне не было до них никакого дела. И в то же время я понимала, что через год стану одной из них — ведь контракт Пола составлен на год.
— Пол.
— Что? Что? Что?
— Я люблю тебя.
— О…
Три слова вознесли его на вершину экстаза, как тройка неудержимых коней. Он так вскрикнул, точно из него выплеснулась сама жизнь. И упал рядом совершенно обессиленный и весь мокрый. Даже на коротких волосах, как на серебристой траве, блестели мелкие капли. Я отерла его висок, а он благодарно поцеловал мне руку.
— Ты, как Бог, — сказал он без улыбки. — Лучше тебя нет.
— Ты же католик, Пол! Ты должен знать, что нельзя сравнивать человека с Богом.
— Я — грешник. Но Бог меня любит. Я нашел тебя. Это Он разрешил.
— Позволил.
— Да, позволил.
— Пол, это все, как сон, тебе не кажется?
— Кажется… О, как у меня мало слов! Русских слов. Я не могу говорить! Это так…
— Мучительно.
— Да, мучительно.
Я попыталась его ободрить:
— С каждым днем ты будешь запоминать все больше. Через месяц мы обо всем поговорим.
— А этот месяц?
— Мы будем весь месяц целоваться, для этого слова не нужны.
В голосе Пола зазвучала тревога:
— Месяц? А потом не будем?
— Будем, Пол, будем.
И мы действительно проводили время будто в одном непрерывном поцелуе. Я готовила завтрак, а Пол раскладывал вещи, и каждый, вроде, был занят своим делом, но создавалось впечатление, словно мы ищем друг друга в лабиринте квартиры, а сойдясь наконец, начинаем целоваться, как школьники, оставшиеся без родителей. Рот у него был большой, и мне все казалось, что рано или поздно Пол забудется и проглотит меня целиком. Но даже это меня не пугало.
Хотя кое-какие страхи еще давали о себе знать.
— Ох, Пол, отпусти меня, пожалуйста! Так я не приготовлю завтрак даже к вечеру.
Чуть отстранившись, он посмотрел на меня с недоумением:
— Ты так хочешь есть?
— А ты разве не хочешь?
— Хочу. Но это… пустяки.
— И ты не будешь злиться, если я промедлю?
У Славы в такие моменты случались приступы бешенства.
— О! Злиться? Почему?
— Пол, ты лучше всех! — убежденно сказала я, а он только рассмеялся в ответ.
Когда мы наконец сели за стол, Пол улыбнулся, указывая пальцем:
— Ты поставила передо мной солонку… Как будто я — хозяин! Так в средние века… показывали место хозяина. Только тогда было серебро.
— Ты и есть хозяин, Пол.
Он тотчас перестал улыбаться. Потом, коротко взглянув, запинаясь, проговорил:
— Мне понравилось… вчера ты давала мне ягоду. Я хочу так еще.
— Ты хочешь малины?
— Нет. Я хочу…
— Чтобы я покормила тебя?
— Да! — с облегчением подтвердил он.
Как ему удавалось быть таким трогательным в свои пятьдесят лет? Я взяла его вилку и подцепила кусочек омлета. Мне казалось, что все это должно развеселить его, но Пол глядел так печально, будто я кормила его в последний раз. Я не смогла этого вынести и взмолилась:
— Не смотри так, Пол! У меня руки дрожать начинают.
— Я не могу не смотреть.
— Что тебя мучает? Я тебя чем-то расстроила?
— Я думаю о смерти, — неожиданно сказал он. — Я смотрю на тебя и думаю о смерти.
Это признание ошеломило меня. А я-то надеялась, что он подумывает о жизни. О нашей с ним совместной жизни.
— Что на тебя нашло, Пол? — спросила я таким тоном, чтобы он догадался, как меня задели его слова. Но то, как он ответил, разом примирило меня с его печальными размышлениями.
— Любовь, — сказал Пол. — На меня нашла любовь. В первый раз.
— Ой ли?
— Что?
— Не может быть, чтоб в первый раз!
— Да, — уверенно ответил он. — Меня любили. Я — нет. И не знал, что я… как это? Больной?
— Ущербный.
— Да.
Мне хотелось спросить о его погибшей невесте, но я боялась погрузить его этим вопросом в еще большую меланхолию. Однако Пол сам вспомнил о ней.
— А Джейн я не любил еще больше. Она была несчастна. Может быть, она хотела смерти.
— Ты чувствуешь себя виноватым перед ней?
— Конечно, — удивленно отозвался Пол. — Я же человек.
Я заметила:
— В вашем языке "человек" и "мужчина" звучит одинаково.
Он усмехнулся:
— Да. Это правильно. Ты — не человек. Ты — звезда.