Оглянувшись, я убедилась, что и впрямь никто не обращает на нас внимания. Даже официант проскользнул мимо с видом настолько равнодушным, словно в этом заведении считалось в порядке вещей то, что посетители вскакивают на подоконник. А Пола все не было…
Мной вдруг овладело такое бессилие, что я даже перестала сопротивляться. Режиссер сразу почувствовал это и рывком увлек меня за собой. Мы спрыгнули на крышу перехода, и ветер тут же занялся моим платьем, забираясь под узкий подол. Я содрогнулась, и Режиссер заботливо обнял меня за плечи. Мне показалось, что от его тела веет какой-то горячечной одержимостью. А лица мне опять не удалось разглядеть, потому что пока мы сидели в клубе, совсем стемнело.
— Смелее! — он подтолкнул меня к злополучным зубцам.
— Такой ветрюга! Меня же снесет!
— Я веду тебя против ветра. Если тебя и снесет, то на крышу. Не бойся же!
— Почему я тебя слушаюсь?!
— Потому что тебе надоели обыкновенные люди. И ты боишься сама остаться обыкновенной на всю жизнь… Вот я — не такой, как все. А твой друг наверняка богатенький обыватель.
Я заспорила, защищая Пола, хотя и была обижена на него:
— Вот уж нет! Если хочешь знать, он под бензопилу бросился, защищая лес!
Режиссер надменно хмыкнул:
— А вот это уже глупо… Что он — спас тот лес? Или это принесло ему известность и народную любовь? Ради чего он совал голову в петлю? Просто по дурости?
— Не говори о нем так, пожалуйста!
— Тебе неприятно? Хорошо, не буду. Все равно ведь его нет. Его больше не существует.
— Ты опять?
— А разве ты сама еще не поняла, что для тебя его больше не существует?
— Нет, — я вложила в свой ответ всю возможную твердость.
— Ну и ладно, — легко согласился Режиссер. — Давай я тебе помогу.
Он опять приподнял меня и поставил на один из выступающих зубцов. Меня качнуло ветром, но Режиссер крепко держал мою руку.
— Посмотри вниз, не бойся. Обычно советуют не смотреть, но ты ведь для того и пришла сюда, чтобы все увидеть собственными глазами. Посмотри же! И ты победишь эту черную бездну!
Он произнес это так вдохновенно, что я и в самом деле воспряла духом. И даже подумала: "А почему бы и нет? Мне давно пора научиться справляться со своими страхами".
Фонари внизу протянулись тусклой, прерывистой цепочкой, и в пятнах отбрасываемого ими света то и дело пролетали машины — одинаково серые с высоты. Редкие пешеходы, перебегав дорогу, высвечивались как залетные мошки и были ничуть не крупнее.
Внезапно Режиссер выпустил мою руку и, заскочив на возвышение, повернулся ко мне лицом. Ветер взъерошил его волосы, и он, засмеявшись, прижал их ладонью.
— Пошли! — крикнул он, отступая. — Иди за мной! Я покажу тебе все величие и всю низость этого мира…
И я сделала первый шаг.
(из дневника Пола Бартона)
Она ничего мне не рассказала. Слушая ропот сосен, я сидел во дворике, устав бродить по улицам, и смотрел на ее окна, словно влюбленный мальчишка. Не понимаю, как пропустил тот момент, когда ее узкая тень проскользнула к подъезду. Может быть, моя фея влетела прямо в окно? Когда зажегся свет, я поднялся и в каком-то беспамятстве двинулся на зов теплого прямоугольника. Я не представлял, что могу ей сказать. Я ждал слов от нее.
Она спросила: "Почему ты бросил меня в этом ужасном замке?"
"Я не бросил, — возразил я. — Официант обещал вызвать тебе такси. Я должен был срочно уйти. Ни минуты не было".
Я не солгал ей и в то же время знал, что обманываю. Я спросил, понравилось ли ей там, и она ни словом не обмолвилась о Режиссере. В целом выходило, что ей там не понравилось, но она хотела бы оказаться в Красном замке еще раз. Я не стал говорить, что это звучит довольно странно. Ведь я был готов к более беспощадному ответу.
Мы поужинали с ней холодными вчерашними котлетами, сидя в неосвещенной кухне. Из ее окна видны сосны, и складывается впечатление, что живешь в лесной чаще, куда никому нет хода. Я хотел бы увести ее в такую глушь и спрятать свое сокровище ото всех. И вместе с тем, мне хочется как можно чаще бывать с ней на людях, чтобы все видели, какая у меня необыкновенная девушка. Даже если она не пройдет этого испытания, то все равно останется необыкновенной.
Потом мы легли спать, и она все прижималась ко мне, как испуганный ребенок, а я не смел овладеть ею, по рукам и ногам повязанный чувством вины. Через какое-то время она подняла голову, и я увидел ее огромные глаза перед своими. "Войди в меня, Пол, — жалобно попросила она. — И не уходи больше". И я, конечно, не выдержал.
Мне казалось, что ее поцелуи полны грусти, так они были нежны и коротки. Я гадал, прощается ли она со мной или пока только размышляет. Я знал Режиссера лучше, чем кто бы то ни был, и подозревал, что он может увлечь с первой же встречи. Да что Режиссер! Даже мне это удалось. Что же говорить о нем, с его молодостью, энергией, с его дьявольским обаянием и талантом…
Во сне она опять, как в первую ночь, стонала и подергивалась, и я также не спал. Природа к ночи разбушевалась, и ветер жутко завывал за окнами. Когда пошел дождь, он стих, и сразу стало не страшно, а как-то безнадежно и уныло. Будто она не лежала, постанывая, рядом со мной, а уже уходила прямо под дождь, не то чтобы не боясь его, но просто не замечая.
"Болван! — ругал я себя. — Какой же я болван! Разве не лучше раз и навсегда смириться с тем, что она любит меня потому, что просто не подозревает о той страсти, на которую способна ее душа? Разве это не счастье?"
Но уже поздно размышлять и задавать вопросы. Режиссер выпущен на волю, и теперь остановить его под силу только ей. Этой пугливой, слабой девочке. Хотя что такое слабость, если речь идет о живом человеке? Я — силен или слаб? В общепринятом понятии, если ты не сумел защитить свою девушку и дать сдачи, ты — слабак. Но по библейским законам подставить вторую щеку есть проявление высшей силы, ведь в этот момент ты усмиряешь свою гордыню — главный порок. Только вот никто, кроме тебя, не в состоянии различить, что же ты все-таки делаешь, когда тебя бьют по морде: борешься с той самой гордыней или попросту трусишь? Как бы она отреагировала, если б меня избили у нее на глазах?
О Господи, зачем?! Зачем Ты подослал мне очередную подлую мысль, которая теперь не оставит меня в покое? Или это сделал не Ты? Конечно, не Ты. Как я осмелился подумать такое?! Я знаю, откуда вползают эти грязные мысли… Такие, как эта, которая, едва скользнув по границе сознания, уже пустила корни, и мне теперь не избавиться от нее до тех пор, пока я не устрою своей несчастной девочке очередную проверку. Чего я хочу от нее? Чтобы она оказалась идеальной? Джейн была идеальна, а я ненавидел ее. Тогда чего же я хочу?
Почему, Господи, Ты не помог мне преобразиться в одночасье, подобно Томасу Бекету, который, став архиепископом, и впрямь превратился из гуляки и сребролюбца в истинного слугу Твоего и надел власяницу? Почему я ломаю себя годами и снова и снова скатываюсь все в ту же яму? Смогу ли я наконец выбраться наружу, если она сумеет сказать Режиссеру: "Нет!"? Почему-то я надеюсь лишь на это…