Почему-то я даже не придавала значения тому, что наш дом наполняется книгами о Париже, путеводителями и разговорниками и Слава штудирует их с завидным упорством. Я наивно полагала, что такой невероятный город способен притягивать сам по себе, как магический кристалл, выращенный человечеством.
Отрываясь от созерцания Гранд Опера, Слава туманно говорил: "Я выступал там в прошлой жизни". Кто знает, может, так оно и было. По крайней мере, мой юный виолончелист в это искренне верил.
Те льдины давно растаяли, от них не осталось и следа. Сегодняшний ледоход, заполнивший комнату, был теплым и живым, потому что обещал разродиться ликом Пола. На каждом листе было несколько линий, но ни одна пока ни на что не походила. Борясь с изжогой и тошнотой, я поднимала любой и говорила вслух, не стесняясь Лани, которая, как в прежние времена, неотступно сопровождала меня:
— Это не твой нос… А эти губы ничуть не похожи. Я вижу тебя, Пол, а нарисовать не могу. Ты не даешься мне. Ты все еще сердишься…
— Перестань все время разговаривать с ним! Я же здесь, — требовала Ланя.
— Нет уж… Ты ревнуешь? Зачем тогда вышла из меня? Ты была во мне — ближе некуда. А теперь там — он.
— Не он — ребенок, — дотошно поправляла Ланя.
Но мне уже не хотелось, как когда-то, во всем с ней соглашаться. Тогда я боялась ее потерять, а теперь хотела этого. Особенно после того, что чуть не случилось с Ритой.
Мы не встречались с ней с тех пор, как поговорили на крыльце больницы, где лежал Пол. И родители ни разу не обмолвились о Рите ни словом. Мы случайно столкнулись у них с месяц назад и не дерзнули выяснять отношения.
— Привет, племяшка! — бросила Рита как ни в чем не бывало и, потушив сигарету, начала рыться в сумочке.
— А, вот он, — наконец сказала она и протянула мне ярко-розовый блокнот с маленьким парусником и черной надписью на обложке: "Hartlepool Historic Quay".
— Что это?
— Сувенир из Англии.
Отец тогда незаметно встал позади меня, будто опасался, что я упаду. Наверное, поверх моего плеча он испепелял сестру взглядом.
— Ты была в Англии? — небрежно спросила я.
— Да, уже с месяц назад.
— В Лондоне?
— И там тоже… Как поживаешь?
Отец оборвал ее:
— Ладно, не ломай комедию! Ты его видела?
Рита нервно передернулась:
— У нас тут пресс-конференция? Может, дадите нам с Томкой поговорить наедине? Если, конечно, ей хочется.
У мамы от злости даже веко задрожало:
— Да уж, конечно, хочется!
— О'кей, — сказала Рита, и меня опять затошнило.
Когда родители вышли, она предложила:
— Лучше сядь, что ли… А то в твоем положении… Как разговаривают с беременными женщинами?
— Так же, как с обычными, — заверила я.
Мне хотелось завопить: "Ну, не томи же!" Но Рита как раз этого и ждала. И я молча сидела и смотрела на нее, загоняя внутрь любые признаки нетерпения.
— Я его действительно видела, — наконец сжалилась она. — Ничего. Жив-здоров. Спрашивал о тебе.
— И что ты сказала?
— Что ты жива-здорова. А что я должна была сказать?
— Ты была у него дома?
Несколько секунд она смотрела так, что в животе у меня что-то натянулось, потом безразлично сказала:
— Нет, увы! Мы встретились на одном вернисаже. Он что-то такое говорил о твоих рисунках…
— Что?!
Рита старательно сдвинула брови, но вспомнить так и не смогла.
— Я не придала этому значения. Ведь не в рисунках дело, правда?
— Во всем дело… Да ладно! Он… Он…
— Он был один, — кивнула Рита и замолчала.
Я робко напомнила:
— Что еще?
— А что еще?
Ее лицо походило на бесстрастную, ярко расписанную маску из племени людоедов.
— Ничего, да?
— Ничего, — повторила она, и вдруг голос ее зазвенел от злости. — Ничего и ничего! А ты думала, что он рассказывал мне о своей бессмертной любви к тебе? Думала, он там в агонии? Или пьет с горя?
Она опять забрасывала меня вопросами и ни на один не давала ответить. Впрочем, на них и не существовало ответов, и Рита это понимала. Напряжение у меня в животе натягивалось все сильнее, и я незаметно скорчилась, чтобы ослабить его. Ярость на Ритином лице сменилась тревогой:
— Что такое? Томка, тебе плохо?
— Нет.
Я не хотела пугать ее и вызывать жалость. Это получилось непроизвольно, однако — получилось. Рита перебросила свое сильное тело ко мне на диван и судорожно обняла за плечи:
— Томка… Что же ты делаешь с ним? Зачем? Кому от этого лучше? Рожать собираешься… Это его ребенок? Почему же ты скрыла? Ах да, ты же еще не знала… Но почему не напишешь теперь?
— Я не знаю его адреса…
Отстранив меня, она с недоверием вгляделась:
— Так дело только в этом?
— Не только, — я сама поняла это лишь сейчас. — А вдруг он спросит, как ты…
— Что спросит?
— Ну, понимаешь… Спросит: это мой ребенок? Пусть он сначала родится, и тогда Пол сразу увидит, как он похож на него.
Рита отпустила меня и ссутулилась, уперевшись локтями в колени. Чуть погодя она спросила:
— А если он будет похож на тебя?
— Ой, нет!
Я даже мысли такой не допускала.
— Но ведь такое возможно, — упорствовала Рита.
— Не знаю. Нет! Нет!
— Да почему же нет?! — разозлилась она и вскочила. — Что за детский сад, ей-богу! Когда ты повзрослеешь? Для тебя это все игрушки, а для него, может, последняя возможность присутствовать при рождении своего ребенка! Какое право ты имеешь лишать его этого?! Кто ты вообще такая? Что ты сделала в этой жизни? Разве ты заслужила, чтобы такой человек, как Пол, сходил по тебе с ума? Я всю жизнь вкалывала, как папа Карло! Я сама сделала и себя, и свою жизнь, а он… он… мой шарик.
Я так давно не видела свою тетку плачущей, что меня охватило нечто похожее на ужас, будто мраморная статуя вдруг отерла пот со лба. Ни вскочить, ни обнять ее мне и в голову не пришло. Я сидела словно пригвожденная, и во все глаза смотрела, как уродливо кривится ее обычно твердое лицо. Она подвывала и растирала по щекам слезы, а я, вместо того чтобы утешить, спросила:
— Какой шарик, Рита?
— А-а! — завопила она так громко, что мои родители тотчас влетели в комнату.
Они наперебой спрашивали у меня, что случилось, а я понимала только одно: Рита любит его почти так же сильно, как я.