– Ну и как тебе эта группа? – спрашивает Куинтон.
– Ничего, – отвечаю я, и цифры уплывают из головы под звуки новой, более энергичной аранжировки одной из их самых нежных песен, и сердце снова бьется ровно. – Но я люблю другую аранжировку, помягче.
– Никогда не слышал, – признается он, поворачивая голову ко мне.
– Как это ты решился признаться? Ты же понимаешь, что теперь нашей дружбе конец?
– А мы друзья? – задумчиво спрашивает Куинтон.
– Не знаю, – честно отвечаю я, провожу руками по лицу, по шее и наконец останавливаюсь на груди. Считаю удары сердца каждый раз, когда они отдаются в ладони. Думаю о нашей с Лэндоном дружбе, о том, сколько мы знали друг о друге и сколько еще всего не знали. – Мы, кажется, почти не знакомы, но я хочу тебя узнать. – Сердце у меня колотится так, что я ни о чем другом не могу думать, а он молчит.
– Может, опять поиграем в двадцать вопросов?
– А когда мы играли?
– У меня в комнате… тогда… когда накурились.
– Но это же опасная игра? – Я барабаню пальцами по ребрам. – В тот раз же мы оба… оба расплакались.
Куинтон протягивает ко мне руку, кладет ее сверху на мою, и наши переплетенные пальцы оказываются у меня прямо над сердцем.
– А мы только легкое будем спрашивать. – Он гладит меня по руке. – Да это и не из-за вопросов вышло, правда же?
«Нет, это все твои глаза и эта чертова песня».
– Ладно, – тихо говорю я. – Тогда ты первый.
– Куда ты больше всего любишь ездить отдыхать? – спрашивает он в ту же секунду, как будто давно приготовил этот вопрос.
Это как раз нелегкая тема, но я отвечаю честно – нет сил врать или придумывать уклончивые ответы:
– Мы ездили кататься на машине. Каждое лето, когда отец был жив. Но самая лучшая поездка у нас получилась, когда мне было одиннадцать лет… перед самой его смертью… Он провез меня по всем карнавалам, какие только смог найти. Весело было. – Из горла у меня вырывается смех. – Я еще объелась сахарной ватой и блевала потом на карусели.
Куинтон выводит пальцем сердечко на тыльной стороне моей ладони.
– Нова… а как он… как он умер?
Я зеваю, то выныривая в реальность, то проваливаясь обратно.
– У него было больное сердце… Он сам про это не знал. Мы поехали в горы кататься на велосипедах, и он вдруг упал и не поднялся. Сначала я подумала, что он ушибся… а потом… У него были такие глаза… Он знал, что умирает, и ему было страшно. Я побежала за помощью, но когда вернулась, он уже умер. – Я начинаю глотать слезы, до сих пор я говорила об этом только с Лэндоном, с мамой и с психотерапевтом. Делаю глубокий вдох, горло обжигает горечью от пива. – Извини. Собирались просто поиграть в двадцать вопросов, а я тут о смерти.
Его рука, лежащая на моей груди, скользит выше, к шее. Он приподнимает мне пальцами подбородок и заставляет взглянуть ему в лицо сквозь темноту.
– Это я такой вопрос задал, а сам говорил, что будем только легкое спрашивать. Извини. Надо было помалкивать.
– Да ничего, – успокаиваю я его, но у меня такое чувство, что я бессовестно лгу.
– А у меня мама умерла, – едва слышно признается он. – Когда я родился.
– Как жалко… – Я вглядываюсь ему в лицо, но в такой темноте не разобрать, о чем он думает, а мне хочется понять, что у него в душе. Может, то же самое, что у меня сейчас на лице… на сердце?
– Не расстраивайся. – Куинтон все еще придерживает пальцами мой подбородок. – Я просто решил ответить на твой вопрос. Помнишь, ты раньше спрашивала, приходилось ли мне терять кого-то из близких.
Сердце колотится у меня в груди.
– Значит, тебя отец вырастил?
– Да, – отвечает он сдержанно. – Но, если честно, я, можно сказать, сам себя вырастил.
Мне хочется чем-нибудь утешить его, но я ничего не могу придумать и говорю первое, что приходит в голову:
– А если бы ты мог загадать одно желание, какое бы загадал?
Куинтон молчит, а когда заговаривает снова, голос у него уже повеселее:
– Это что, опять двадцать вопросов?
– Да. – Я поворачиваюсь на бок, и наши пальцы сплетаются. – Осталось восемнадцать.
Он берет мое лицо в ладони, притягивает к себе, и я, хоть и пьяна, чувствую, какое это интимное прикосновение.
– Я не могу тебе сказать, какое желание загадал бы сейчас. – Грудь у него вздымается и опускается, он прижимает палец к моим губам, а другим водит по нижней губе туда-сюда. – Я бы… я бы, наверное, обнял тебя.
Я его не настолько знаю, чтобы понять, не хочет ли он просто от меня отделаться таким ответом, но вряд ли. Голос у него нерешительный, как будто он побаивается это говорить. Я чуть придвигаюсь, так, чтобы наши тела касались друг друга в каждой точке, от головы до пят. Куинтон убирает руку от моего лица, проводит дорожку по боку, а дойдя до бедра, просовывает палец под майку и ласково гладит, и между ног у меня становится горячо, и тело само обвивается вокруг него. Но это длится одну секунду, а потом он проводит мне пальцем по внутренней стороне бедра и тянет меня за ногу, перекидывая ее через себя. Наши тела сливаются каждой клеточкой, и это удивительное чувство – сознавать, что рядом именно он и мы лежим вдвоем. Нет больше ни призраков прошлого, ни странной тяги узнавать что-то новое. Только тишина.
– А если бы ты мог выбрать одну сверхъестественную способность, что бы выбрал? – начинаю я снова – мне хочется, чтобы этот момент безупречной простоты продлился еще хоть немного.
Куинтон гладит меня по голове:
– Умение забывать. А ты?
– Умение понимать, – говорю я, прижимаюсь головой к его груди и зеваю. – Или умение спасать.
Он все гладит меня по волосам, а его подбородок упирается мне в голову. Я жду, что он станет расспрашивать, почему я так ответила, но он ничего не говорит, и я его тоже не расспрашиваю.
– О чем ты никогда никому не рассказывала? – спрашивает он.
– О том, что нервничаю и теряюсь в незнакомых местах, – говорю я откровенно, не раздумывая.
– Я тоже незнакомый, – замечает он. – Значит, ты со мной рядом нервничаешь?
Я качаю головой:
– Я уже говорила, ты мне напоминаешь одного человека.
– Выходит, я для тебя знакомый?
– Немножко. Мне так кажется. Господи, ты, наверное, думаешь, что я ненормальная.
– Я думаю, что ты очень интересный человек, я таких давным-давно не встречал. – Куинтон убирает подбородок, придерживает мою голову рукой и наклоняет лицо ко мне, а я поднимаю свое к нему. Мы оказываемся лицом друг к другу в тот самый миг, когда у меня замирает сердце.
– А если я тебя сейчас поцелую? – спрашивает он. Его губы всего в паре дюймов от моих, теплое дыхание щекочет мне кожу. – Это будет знакомо?