Мадам Эсмеральда нахмурилась, глядя на него.

– Ну, есть Уайт, – в конце концов произнес он.

– Уайт – это…

– Мой поверенный.

– Превосходно, – заключила мадам Эсмеральда. – Сделайтесь с ним друзьями.

– Что? Друзьями?

– Да, друзьями, – подтвердила она.

– Невозможно. Я скорее заполучу вас в свою постель.

Это было самое ужасное задание, которое она могла только придумать. Худшая часть его какого-то предательского органа, возможно печени, очень хотела подчиниться ее приказанию. Он хотел бы разговаривать с этим человеком так, будто это было совершенно нормально.

– Я не могу сделаться его другом.

– Почему бы и нет?

– Он у меня на службе, – возразил Гарет. – Подумайте, какое у него может быть происхождение. Мадам Эсмеральда, я – маркиз. – Он сложил руки на груди и кивнул. – Уверен, даже вы понимаете, что я не могу заводить дружбу с кем ни попадя. – Он спорил скорее с собой, чем с ней.

– Один человек, – заметила мадам Эсмеральда, – это вряд ли «все». А кроме того, человека, которого вы сами тщательно отбирали на эту должность, вряд ли можно назвать «кем ни попадя».

Его заботила не перспектива иметь друзей, его пугал сам процесс заведения дружбы. Гарет вспомнил те самые первые годы в Харроу. Ему никак это не удавалось. Он пытался, он прикладывал эти первые, столь тяжкие усилия, но это было чудовищно медленно. Все остальные его сверстники образовывали свои маленькие группки очень быстро, он один оставался в стороне. Он не был изгоем – в этом заслуга его происхождения, – но он всегда находился в изоляции. Два года робких, застенчивых предложений, мягко, но упорно не замечаемых окружающими его детьми. Два года остроумных реплик, так и оставшихся в его голове, которые ему так и не удалось вставить в беседу, рождавшиеся у него, когда нужный момент был уже упущен.

– Да не смотрите на меня так сердито, – попросила она.

То, что сначала было неуклюжестью и изоляцией, вскоре превратилось в превосходство и веру в собственную исключительность, презрительное одиночество. Он больше не стремился снискать одобрения окружающих. Оно и так было ему гарантировано. Она нанесла ему тяжкий удар, пробудив старые воспоминания. Так, будто она была ему ровней, будто имела право тревожить его прошлое. Будто он относился к тому сорту людей, что заводят дружеские отношения со своими поверенными, кто может забавляться с женщиной.

– Друзья. Вот еще!

Она молча кивнула.

Гарет взглянул на нее. Было не так темно, чтобы он не увидел ее слегка округлившийся взгляд, мягкую расслабленность щек, едва заметную виноватую полуулыбку. Он прекрасно знал, что она сейчас чувствует.

Жалость.

Он почти ненавидел ее за эти эмоции. Он почти ненавидел себя.

Дженни покачала головой.

– Мой бедный лорд Блейкли. Должно быть, это очень одиноко – быть выше всех в этом мире.

И это, более чем что-либо еще, потушило пламя физического желания, пожиравшее его тело.

Она была обманщицей и шарлатанкой, она была порочной и падшей женщиной. Но она смотрела прямо в его одинокое сердце. И, даже не притронувшись к нему, она связала его.

Снова.

Глава 8

Задание, которое мадам Эсмеральда дала Гарету, представлялось ему монументальным в темноте минувшей ночи. При ясном свете наступившего дня стало очевидным, что задание это не просто монументальное. Оно – невыполнимое.

Скрип пера Уайта настойчиво вмешивался в деловые занятия Гарета. По идее звук должен был быть смягчен толстым красно-золотым ковром, плотно укрывавшим паркетные полы кабинета. Но даже тяжелые бархатные занавеси не заглушали этот назойливый скрип.

С научной точки зрения Гарет прекрасно понимал, что по большей части этот шум – порождение его воспаленного разума. Логически рассуждая, он знал, что шум не может вызвать эхо в данной комнате, что здесь нет твердых поверхностей, от которых он должен бы отталкиваться.

Осознание этого научного факта вовсе не уменьшало раздражения, которое вызывал в нем этот постоянный скрип пера по бумаге. Оно также ничего не могло поделать с угрюмым раздражением, закипавшим у него в груди.

Мадам Эсмеральда все неправильно поняла. Гарет вовсе не стремился к дружбе. Он не был одинок. Он проводил недели в джунглях Бразилии в одиночестве, не испытывая никакой потребности в общении.

Ну хорошо, может, раз. Или два. В день. Однако это была такая же потребность, как, например, потребность в теплой ванне или глотке бренди, – временное желание, которое случайно появлялось и быстро забывалось.

Какой бы цели мадам Эсмеральда ни хотела достичь этим своим последним заданием, она явно основывалась на ошибочных умозаключениях. Гарет ни в ком не нуждался. И, даже если это и было так, дружба со своим поверенным вовсе не была тем бальзамом, что мог излечить его периодически открывающиеся сердечные раны.

Скрип, скрип. Шуршание.

Гарет раздраженно поднял взгляд. Уайт только что перевернул лист книги приходов и расходов, положив перед собой на стол чистый лист бумаги. Несомненно, для того чтобы занести на него краткое предложение об улучшении дел на одной из мельниц в отдаленных владениях Гарета. Позже они обсудят эти идеи. Разумно. По-деловому. В безличной манере, которую предпочитал Гарет.

Он не собирался заводить дружбу с этим человеком. Сама идея казалась ему нелепой и смехотворной. Он объявит ей это. Он не собирается тратить время на идиотские задания мадам Эсмеральды, он скажет Неду, он скажет ему, что…

Однако ее третье задание вовсе не имело отношения к Неду. Оно даже не было связано с победой рациональности и науки над абсурдом и нелогичностью. Нет, это задание касалось самого Гарета. В тот год, когда скончался его отец, и маленького Гарета отправили в Харроу, он искренне стремился завязать те легкие товарищеские отношения, в которых изрядно преуспели прочие мальчики. Он думал, что это желание давно покинуло его. Нет, оказывается, оно просто затаилось, как некое подземное существо, ожидая возможности быть извлеченным на поверхность легкой рукой мадам Эсмеральды.

Черт бы ее побрал.

– Уайт. – Слово прозвучало холодным и отталкивающим даже для его собственного слуха. Именно такому обращению с подчиненными учил его дед, покойный лорд Блейкли.

Уайт поднял голову:

– Да, милорд.

Гарет уставился на его перо, столь раздражающе на него действовавшее, с тщательно замаскированной рассеянностью. Что бы ему сказать? Не мог же он приказать своему человеку бросить заниматься той работой, ради которой он был нанят. Гарет сделал нетерпеливое движение рукой. Исключительно компетентный Уайт правильно расшифровал этот жест как «положи это чертово перо и послушай, что я тебе скажу».