– Думаете, будет иначе? Кто еще стал бы платить банде парней Орсини, чтобы те напали на зятя папы?
– Не я один хочу его смерти, – прорычал Чезаре. – Папа отдал ему земли лучших семей Рима, к тому же все, кто поддерживает Францию, ненавидят Неаполь.
– Не так сильно, как вы ненавидите Альфонсо. Что ж, может, нам улыбнется удача, господин. Он еще может умереть от ран.
* * *
Удача, обычно благосклонная к Чезаре, на этот раз от него отвернулась. Дерзость, с которой было совершено нападение, потрясла Александра. Он приказал положить Альфонсо в постель в одной из комнат башни Борджиа. Башня превратилась то ли в лазарет, то ли в крепость: шестнадцать человек из охраны Ватикана дежурили возле дверей, собственные доктора папы римского лечили раненого, а за каждым их движением внимательно наблюдали сидящие возле его кровати жена и сестра. Ночь Альфонсо пережил. Через сутки на смену врачам прибыл личный врач короля Неаполя. Оказалось, что раны герцога все-таки не смертельны.
«Если только, – написал один из папских секретарей своей прежней хозяйке, герцогине Урбино, – не произойдет какой-нибудь еще инцидент».
Он, как любой другой свидетель городских событий, знал, кто стоит за нападением, хотя по большей части люди боялись предавать это имя бумаге из страха наказания. Такова была власть сына папы. Чезаре, в свою очередь, вышел сухим из воды и навестил герцога, когда тот еще пребывал в полубессознательном состоянии. Сидящие у постели женщины не удостоили его даже взглядом.
– Тебе чертовски повезло, – сказал он, глядя на опухшее лицо.
Веки герцога дрогнули и приоткрылись.
– Я жив только благодаря им, – прошептал он.
– Моя дорогая сестра, – обратился Чезаре к Лукреции. Она подняла на него глаза – но пустые, холодные. Санча рядом с ней шипела, как загнанная в угол кошка. – Мы найдем того, кто это сделал. У герцога было немало врагов.
С папой он был более прямолинеен.
– Ни я, ни один из моих людей и пальцем не дотронулся до герцога Бишелье. Но не буду скрывать, мне совсем не жаль его. Этот человек – наше слабое место, и пока он здесь, во дворце, пока он жив, это может спровоцировать новые заговоры и раздоры.
Александр, которого осаждали со всех сторон, не знал, впадать ли ему в ярость или следовать выбранной стратегии.
– Король Неаполя требует, чтобы мы отправили его домой, как только он встанет на ноги. Возможно, это и к лучшему.
– Только если он не возьмет с собой жену.
Лукреция и Санча практически поселились в покоях пациента. Они спали на тюфяках в изножье кровати, одетые в простую одежду, волосы подвязаны белыми тряпицами, совсем как у служанок. Без устали заботились они об Альфонсо, купали его, кормили и меняли повязки на ранах, наблюдали за приготовлением пищи, опасаясь попытки отравления. Они играли свои роли с трогательной самоотдачей: привыкшим к роскоши дамам подобная целеустремленность, как правило, не близка.
Когда он окреп настолько, что смог говорить, поначалу они с Лукрецией обсуждали лишь повседневные темы: о том, как тепло за окном, о блюдах, которые он хотел бы отведать, и как должна лежать подушка, чтобы не тревожить рану у него на голове. Распорядок дня в этой комнате подчинялся движению солнца, жизнь состояла из приятных домашних мелочей, и казалось, здесь не может быть места злому умыслу.
Только неделю спустя, когда Санча ушла повидаться с Джоффре, им удалось остаться наедине.
– Она заботится о тебе, как тигрица о своем детеныше, – пошутила Лукреция. – Даже королевский врач из Неаполя испугался ее. Он говорит, это чудо, что ты пошел на поправку. Он никогда не видел подобного… Скоро ты снова сможешь танцевать.
– Не в этом дворце. Нет, Лукреция, – твердо сказал Альфонсо, когда она попробовала ему возразить. – Нам нужно поговорить. Мы не можем жить в этой комнате вечно. Рано или поздно твой брат убьет меня либо прикажет сделать это кому-то другому. Если только я не убью его первым…
– Нет, нет! Мы защитим тебя.
– О чем ты? Хочешь, чтобы я прятался за юбки жены и сестры? Что подумает о своем отце наш сын, когда вырастет?
– Тогда езжай в Неаполь. Только подожди, когда немного поправишься. Папа обещал твоему дяде…
– Без тебя я не поеду.
– Я приеду, как только смогу.
Воцарилось молчание. Слова были не нужны.
– Они не остановят меня, – пылко сказала Лукреция. – Я больше не ребенок.
– А что будет, когда в Неаполе на нас нападут французы?
– Тогда отправимся в Бишелье. Или в другое место. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда! – На этот раз она расплакалась от ярости.
– Не плачь. Ты права. Мы что-нибудь придумаем, – и он положил ее голову себе на грудь.
– Вы только посмотрите, ну прямо два любящих голубка. – В комнату вошла Санча, неся поднос с только что приготовленным печеньем. – Видишь, какую отличную работу мы проделали. Да мы настоящие милосердные ангелы, вот мы кто!
– Да, так и есть, – сказал Альфонсо.
Но во сне он видел лишь костлявую фигуру в темном плаще.
* * *
Через две недели рана на ноге настолько зажила, что он мог вставать с постели. Однажды после обеда, когда женщины спали, ему удалось подойти к окну, из которого открывался вид на раскинувшиеся внизу сады Борджиа.
В этот час Чезаре только начинал свой день и прогуливался меж апельсиновых деревьев, чтобы немного развеяться. Двое мужчин заметили друг друга одновременно. Альфонсо почувствовал, как в нем нарастает страх, но заставил себя выпрямиться на здоровой ноге, нагнулся и открыл окно.
Внизу Чезаре, безоружный, неподвижно стоял и смотрел на него.
«Какая замечательная цель, если смотреть отсюда, – подумал Альфонсо. – Если бы у меня было оружие, я бы выстрелил. Клянусь, я бы выстрелил».
Затем, будто они умели обмениваться мыслями, Чезаре широко раскинул руки, словно открывая объятия всему миру, и улыбнулся. Вены на висках Альфонсо начали пульсировать, голову пронзила боль. Когда он неуклюже отвернулся от окна, то увидел, что Санча проснулась.
– Что ты делаешь? Ложись в постель.
Он позволил ей помочь ему, но когда она накрывала его одеялом, взял ее ладонь в свои.
– Сделай для меня кое-что.
– Что? Я сделаю что угодно.
– Принеси из дворца мой арбалет.
– Твой арбалет? Но у тебя нет…
– Принеси, Санча. Пожалуйста.
* * *
Когда она вернулась, Чезаре уже ушел из сада.
Арбалет стоял у окна.
– С ним я чувствую себя увереннее, – объяснил Альфонсо удивленной Лукреции.
Всю следующую неделю он ждал, когда снова представится подходящий случай, но то он был не один и не мог себя выдать, то сад пустовал. Может, у него все равно не хватило бы духу. Через несколько дней к нему на пару часов зашел Джоффре. Он уселся возле кровати, чувствуя себя неловко и не представляя, о чем говорить. Семейный раскол сильно испортил ему жизнь. Он всегда был предан брату, которого обожал, но и по жене скучал отчаянно и обижался, что вниманием она сейчас окружила другого.