Когда Чезаре услышал о том, что брат навещал Альфонсо, то отвел его в сторонку.
– Я пошел лишь из-за Санчи, – бормотал Джоффре, опасаясь, что его обвинят в предательстве. – Я и так ее практически не вижу.
– Понимаю. Она совсем о тебе забыла. Я бы чувствовал себя точно так же, будь она моей женой. Как там?
– Фр-р, пахнет смертью.
– Что он делает день напролет? Просто сидит, задыхаясь от женской болтовни?
– Да, похоже. Но у него есть оружие.
– Правда? – заинтересовался Чезаре.
– Да. Арбалет. Стоит у окна.
– Отличное оружие. Вот только хватит ли у него сил пустить его в ход? – беспечно заметил он. – Почему бы нам не пойти прогуляться? В доме слишком жарко, братишка. Отправимся в город. Фьяметта может позвать кого-нибудь из подруг. Как ты на это смотришь?
Если бы Альфонсо убили той ночью на ступенях собора, все было бы куда проще: меньше скандала, меньше страданий. Для всех. Точно продуманный удар мечом под ребра в самое сердце сделал бы свое дело за считанные минуты. Он мог умереть на руках у своего неаполитанского товарища, ведь приказано было убить лишь Альфонсо, а не всех троих. Только Альфонсо Арагонского: молодого, смелого и честного. Смерть, достойная настоящего мужчины, за которой последовала бы традиционная женская скорбь: глубокая, разумеется, с примесью праведного гнева, но чистая, она рано или поздно исчерпала бы себя.
Однако за несколько недель переживаний, обмороков, эмоционального напряжения, заботы и внимания, смены повязок на ранах и сердечных волнений соткалась из любви и слез спасительная веревка, которая буквально вытянула его с того света… потому вторая смерть – а ее было не избежать – стала куда менее гуманной, и скорбь, которую она повлекла за собой, куда более глубокой.
* * *
Днем восемнадцатого августа тысяча пятьсот первого года дверь в комнату, где лежал Альфонсо, с грохотом отворилась, и в нее ворвался отряд личной охраны Чезаре под предводительством Микелетто, громко возвещая о том, что против Борджиа плетется кровавый заговор. Они схватили всех: охрану, слуг, неаполитанских докторов, пришедших на очередной осмотр своего раненого пациента.
Лукреция и Санча боролись, как настоящие гарпии, кричали и набрасывались с кулаками на Микелетто. Тот отступил назад, защищаясь, с выражением муки на уродливом лице.
– Я получил приказ, герцогиня. Я получил приказ. – В голосе его было столько искреннего чувства, что на секунду они опешили. – Раскрыт заговор с целью убить моего господина, герцога, и я получил приказ…
– От кого? Кто приказал тебе? – вскричали женщины. – Ведь не папа римский!
– Я… Я не знаю. Я думал… но если это не так, тогда… Его святейшество ведь тут в одной из соседних комнат… – И он с тревогой посмотрел на солдат, которые держали арестованных, будто желая предостеречь их от следующего шага. – У меня приказ, – печально повторил он.
– Нет! – Лукреция уже выскочила из комнаты в длинный коридор, громко зовя отца. Вслед за ней, не отставая, последовала Санча.
Миновав три двери, женщины ворвались в недавно отремонтированную папскую приемную. Буркард попятился, давая им пройти, папа уже вскочил с кресла.
– Что? Что случилось? – спросил он, заражаясь их волнением.
– Это вы приказали арестовать докторов и охрану Альфонсо? – Санча находилась на грани истерики.
Но Лукреция не стала дожидаться ответа. Его можно было легко прочесть по лицу отца. Она издала тихий стон, развернулась на каблуках и со всех ног понеслась обратно по коридору.
Сколько она отсутствовала? Три, возможно, четыре минуты? Время можно было измерить ударами ее сердца.
Дверь в комнату оказалась закрыта, рядом стояли два охранника Чезаре. Разумеется, им тоже был отдан приказ. Но даже они не решились физически препятствовать дочери папы римского. Они стояли, стыдливо потупив взгляд, пока она кричала, а затем отступили, когда она решительно двинулась вперед. Один из них придерживал ручку сломанного засова, так что теперь дверь легко распахнулась.
В комнате не было ни охраны, ни арестованных. Микелетто стоял у резного изголовья кровати, а в ногах его неуклюже лежало тело Альфонсо. Голова была вывернута под неестественным углом, а лицо с широко открытым ртом застыло в гримасе ужаса.
– Сожалею, герцогиня Бишелье. – Голос его теперь стал неожиданно спокойным. – Он пытался встать с кровати. Думаю, его взволновало наше вторжение, и вскрылись какие-то раны внутри, а он был так слаб, что просто истек кровью.
Сказав это, Микелетто поднял обе руки вверх, будто показывая, что за последние пять минут он даже не притронулся к шее Альфонсо.
* * *
Повсюду раздавались стоны и причитания. В коридоре, из окон, в саду. Последний раз спокойствие Ватикана так же сильно было нарушено в ту ужасную ночь, когда папа римский потерял своего сына. Рыдали не только в Ватикане, но и в Санта-Мария-ин-Портико: женщины выли в голос, будто раненые звери. Ничто в этом мире не сравнится со стонами женщин, убитых горем.
Им пришлось попотеть, чтобы забрать тело. Микелетто, даже не пытавшийся защищаться, вышел из комнаты со следами ногтей Санчи на и без того изувеченном лице. Когда появились папа и его гвардейцы, в комнате уже царил полный хаос. Гнев Санчи невозможно было унять: стулья перевернуты, с кровати сброшены покрывала, подушки вспороты, пух и перья повсюду, будто в жаркий августовский день на сад неожиданно налетела снежная буря и обрушилась на апельсиновые деревья. Лукреция тем временем сидела на полу у кровати, на коленях у нее лежало тело мужа, и она бережно укачивала его, словно Богоматерь Иисуса Христа, и плакала, плакала, плакала… Когда они попытались их разлучить, она бросилась на него сверху, и никто, даже папа римский, не знал, что делать. Спасли положение фрейлины: они окружили ее и стали на все лады утешать, обнимать, увещевать и нежно гладить по голове, пока она понемногу не ослабила хватку, и тогда тело Альфонсо подняли и унесли, чтобы подготовить к похоронам.
Труп Альфонсо не украшали, гроб не сопровождали ни придворные с цветами, ни непременные плакальщики. Похороны провели быстро и без лишнего шума. Даже жене и сестре не позволили присутствовать. К ночи все было окончено: небольшая группа монахов похоронила Альфонсо в крошечной церквушке, вплотную прижавшейся к собору Святого Петра.
Но для женщин это был далеко не конец. Напротив, скорбь их была так велика, что дворец не спал всю ночь. Наутро у ворот Ватикана на шум собралась толпа любопытных, а приемная папы римского была полна сановников и послов, отчаянно желающих посетить его и разузнать последние новости. По общему согласию, это была самая возмутительная история из всех, что произошли за время скандального правления Александра. Как восхитительно.
Чезаре встретился с папой под звуки плача, когда тело готовили к погребению, а Буркард ожидал подробных инструкций.