Тут одна из его нянечек беззвучно заплакала.
Когда он спросил, куда она едет, Лукреция нарочито небрежно сказала:
– Ах, просто немного поживу в другом городе.
Казалось, ответ удовлетворил его, и когда она крепче обняла малыша, он вырвался и принялся вновь носиться по комнате.
– Еще, мама! Поймай меня снова! – кричал Родриго.
Впервые за много лет Лукреция вспомнила о своей матери, Ваноцце, и задумалась, каково ей было в тот день, когда она в последний раз поцеловала своих детей на прощанье. Но ни одна слеза так и не скатилась по ее щеке.
Расставание с Санчей тоже прошло болезненно. Мир был жесток к ее невестке. Мало того, что она лишилась брата, так еще и ее любимый Неаполь никогда уже не будет прежним. Не в состоянии скрывать свои чувства, Санча так докучала папе римскому, что он отлучил ее от двора. Лукреция попросила его восстановить ее в правах, и поскольку он ни в чем не мог отказать любимой дочери, ему пришлось пойти на уступки.
– По природе своей он не жесток. Ты быстро вернешь его расположение, стоит лишь время от времени одаривать его улыбкой.
– Людям несвойственно улыбаться, если они чувствуют себя как в аду, – мрачно сказала Санча. – Тебе-то легко. Он обожает тебя, и теперь ты уезжаешь. А со мной такого не случится. Мне все это ненавистно.
– Тем не менее тебе здесь жить, и ты должна держаться.
– Хоть бы все они умерли. Я знаю, это твоя семья, но именно так я сейчас чувствую. И не я одна их ненавижу. Ты читала письмо?
– Что за письмо? – Из-за предсвадебных хлопот Лукреция совсем не следила за сплетнями. А может, просто не хотела ни о чем слышать.
– Ах, об этом судачит весь Рим! Письмо адресовано одному из членов семьи Савелли, потерявшему свои земли в прошлом году. Джоффре твердит, это фальшивка, что его написали в Венеции, чтобы настроить всех против папства, но я думаю, что оно настоящее.
– И что в нем говорится?
– Что твои отец и брат разделяют извращенные взгляды турок, что Ватикан полон шлюх, которые танцуют голышом и делают все, чего ни пожелаешь. И что Чезаре убивает любого, кто с ним в чем-то не согласен.
– Я не понимаю, как люди, предпочитающие турецкие традиции, могут держать во дворце шлюх, – мягко сказала Лукреция, но, разумеется, сразу подумала о дневнике Буркарда. – Джоффре прав. Глупая клевета.
– Клевета означает, что говорят неправду. А насчет Чезаре все правда. В письме его сравнивают в жестокости с Калигулой и Нероном. Может, ты не слышала о том, что он сделал с тем мужчиной из Неаполя?
– Каким мужчиной?
– Да тем, который распространял все эти истории из письма по городу. Чезаре приказал арестовать его, отрезать ему руку и язык и прибить их на стену тюрьмы на всеобщее обозрение. И не говори, что он на такое не способен. Ты и сама знаешь, что он настоящее чудовище.
«Так они будут бояться нас, пока мы живы, и не забудут, когда умрем».
– Ох, Санча, – вздохнула она. – Неважно, что я думаю о нем, ведь он мой брат. Не надо, чтобы он вставал между нами. Я хочу, чтобы мы расстались друзьями.
Санча, чей темперамент всегда вредил ей самой больше, чем кому бы то ни было, расплакалась.
– Я не в силах вынести это. Что я буду делать без тебя?
– Все будет хорошо. Ты стала еще красивей и найдешь кого-то, кто полюбит тебя, обещаю. – И если это не Джоффре, так тому и быть, подумала про себя Лукреция. Ведь теперь она знала, что лишь глупцы ищут любовь в браке. – Я буду каждый день за тебя молиться.
– Не утруждайся. Богу наплевать на дом Арагонов.
* * *
Помимо разврата и насилия, есть и другие способы вызвать всеобщее негодование. Один из самых эффектных – выставлять свои богатства напоказ. Отъезд Хуана в Испанию, поездка Чезаре во Францию – все это меркло в сравнении с замужеством Лукреции за наследником Феррары.
Отчасти это соперничество: если д’Эсте думают, что они куда могущественней Борджиа, пора показать им, у кого реальная власть.
Отчасти это любовь: кто откажется нарядить свою единственную дочь в лучшие одежды из парчи и дамаска, расшитые золотом, с брильянтами, рубинами и сапфирами, сверкающими на рукавах, корсете, вуали и сеточке для волос?
Отчасти это традиции: задача невесты – ослепить всех вокруг своим великолепием, а для каждой из церемоний полагается особое одеяние, одно другого прекраснее. И что дурного в том, что молодая женщина хочет получить от всего этого немного удовольствия? Богатые одежды и украшения – не свидетельства безнравственности. Они показывают, что люди способны ценить и создавать красоту. Молодая женщина, идущая к своему будущему мужу в облаке расшитых жемчугом белых шелков, окажет миру плохую услугу, если не пройдет мимо присутствующих с высоко поднятой головой, и у них от восторга не перехватит дыханье.
А отчасти это вовсе и не вина Борджиа.
Брак дочери всегда обходится дороже, чем женитьба сына, ведь с ней полагается отдать приданое. А приданое Лукреции, споры по которому шли не менее жаркие, чем военные баталии, вызвало просто непомерный всплеск всеобщего негодования. Помимо нарядов, драгоценностей, домашней утвари, снижения папских налогов для Феррары, церковных приходов и передачи земель и замков, с невестой давали еще и сто тысяч дукатов наличными.
Первое января тысяча пятьсот второго года. Для завершения сделки в Ватикане отвели особый зал. По одну сторону стояли забитые под завязку сундуки Борджиа, по другую пустые сундуки Феррары, а посередине стол со счетами и наблюдатели. Все дукаты проходили тщательную проверку; если попадалась монета, содержание золота в которой было ниже необходимого, ее не принимали. Когда, всего за день до передачи сокровищ, об этом последнем требовании доложили Александру, он побагровел от ярости.
– Думаю, он заплатит любыми дукатами, какими пожелает, – направил посол отчет обратно на родину в максимально дипломатичных выражениях. Лучше не доводить папу римского до крайностей.
Два, три, десять, сто, пятьсот, тысяча… какой бы сильной ни была обида, обратного пути нет. Уже сутки, как Лукреция и Альфонсо женаты, по крайней мере, через доверенных лиц. Гости из Феррары прибыли десять дней назад и едва успели распаковать одежду, как начались празднества и гулянья. Вместо жениха (Альфонсо с отцом решили не выезжать из Феррары), кольцами и клятвами с Лукрецией обменялся его младший брат дон Ферранте д’Эсте – человек куда более приятный во всех отношениях, а другие братья, Сигизмундо и кардинал Ипполито, выступили свидетелями.
Одна тысяча пятьсот, две тысячи, три, четыре, пять… монеты звенели, в зале становилось жарко. Наблюдатели отобедали, не отходя от стола, выпили и немного вина, хорошего, но не слишком много, ведь им требовалась ясность ума.
В ту ночь на свадебном приеме тут и там звучали речи в честь невесты, жениха и их знатных семей, а затем началось комедийное представление, прерванное на середине возгласом папы: «Скучно!», и тогда из зала убрали все лишнее, и начались танцы. Лукреция, сидя на шелковых подушках на почетном месте у ног отца, едва дышала под тяжестью навешанных на нее фамильных драгоценностей.