В центре манежа дрессировщик время от времени щелкал кнутом, поправляя движения лошадей. У бортика стоял униформист с совком на длинной ручке и метелкой – подбирать навоз.
Ванька соскочил со стула.
– Ладно, пойду наших артистов готовить. А то Володя сейчас придет. Прощайте.
– Скажи только, где гримерная Гамбрини?
– Решили все же с ним поговорить? Да не он это!
– Так где?
Карлик пожал плечами.
– По центральному коридору идете и второй поворот направо. Это который к зверинцу. Слева первая дверь. Напротив дуровская гримерка, кстати. Если что.
Мы попрощались, и Ванька ушел, переваливаясь на коротких ножках.
Вдруг сердце мое подпрыгнуло – на той стороне манежа появилась Лиза Макарова. Одета она была в облегающее трико с накинутым фиолетовым халатом с алыми драконами. Рыжие волосы были туго стянуты на затылке. Меня она не видела, а разговаривала с каким-то мужиком в сером фартуке поверх темно-синей рубахи. Я медлил, глядя на нее, тайно надеясь, что вот сейчас она повернет голову и увидит меня. Подойдет поздороваться или нет?
Но Лиза, не повернувшись, кивнула мужику и ушла в боковой проход. Я огорченно вздохнул и отправился разыскивать гримерную Гамбрини.
Нужную дверь я нашел довольно быстро и, постучав, вошел, не дожидаясь приглашения.
Гамбрини сидел за трюмо и методично разминал пальцы. Слева на покрытой царапинами столешнице среди баночек с гримом и пудрениц стояла небольшая китайская вазочка с мелкими розами – странное пятно, почти пошлое, как мне тогда показалось.
– Не входить! – крикнул иллюзионист, не оборачиваясь. – Я занят!
– Простите, пожалуйста, – вежливо ответил я, – мне бы поговорить…
Гамбрини наконец повернулся и скривил лицо:
– Опять вы! Вы что, преследуете меня? Как вы смеете приходить прямо сюда? Кто вас пустил?
– Саламонский Альберт Иванович, – ответил я. – Он дал мне разрешение.
– Саламонский? – недоверчиво переспросил Гамбрини. – Что вы такое несете?
– Именно что Саламонский. Послушайте, Артур, мне нужно с вами поговорить. Дело касается «смертельных номеров».
Я внимательно наблюдал за его реакцией – особенно за глазами. И заметил, как они дернулись туда-сюда, выдавая беспокойство артиста.
– Смертельные номера? – переспросил Гамбрини. – Вы что, из полиции?
– Нет, я не из полиции. Я журналист.
– Журналист! – взвился Гамбрини, и я, почувствовав, что сказал о своей профессии не к месту, жестом попытался успокоить его.
– Да, я журналист, однако все, о чем мы сейчас будем говорить, останется между нами. Только если…
– Только если что?
Я заметил, что артист сжал пальцы в кулаки.
– Если вы не причастны к той истории со «смертельными номерами».
Я вперил взгляд в лицо Гамбрини, пытаясь поймать реакцию на свои слова. Признаюсь, я ждал любой реакции, любой вспышки, но только не той усталости, которая вдруг проступила в его чертах. Он помолчал, а потом вдруг едко спросил меня:
– Что это вы так на меня уставились?
– Да так, ничего, – смутился я.
– Пытаетесь понять, как я отреагирую? Вы что, физиономист?
Я неопределенно пожал плечами.
– Бросьте, – сказал Гамбрини, – не играйте в мои игры на моей территории. Я вижу вас насквозь. Все ваши мысли. Все, что вами движет.
– И что же мною движет?
– Простое любопытство, – ответил иллюзионист, – самое простое любопытство. Любопытство зеваки. Вам-то что наши проблемы? Вы сейчас не трясетесь от страха перед представлением. Вам не выходить на арену. Вам ничего не грозит, господин Гиляровский. Вы точно знаете, что сегодня ночью ляжете в свою кровать, утром проснетесь и пойдете завтракать. И следующим утром. И следующим. А из нас кто-то сегодня умрет.
– Откуда вы это знаете?
Он посмотрел на меня снисходительно.
– Я никого не убивал пять лет назад, – ответил Гамбрини просто.
– Но вот это покушение на вас лично. Этот пожар. Это имело отношение к «смертельным номерам»?
Он пожал плечами.
– Тогда я был уверен, что да. Но это – не странно. Мы все были в панике. Однако потом я понял, что это вовсе не было покушением. Так, глупая случайность.
– Странно, – сказал я в задумчивости, – третий череп не сработал.
Гамбрини кивнул.
– Вы обиделись, что я назвал вас зевакой? – спросил он.
– Нет, – соврал я, – любопытство – часть моей профессии. Вы правы, если вся эта нынешняя история с афишей – не розыгрыш, то сегодня действительно кто-то может умереть.
Гамбрини тяжело вздохнул, потом еще раз. Прокашлялся.
– Будьте добры, передайте мне графин с водой. Он справа от вас.
Я взял с тумбочки графин. Гамбрини налил из него в чашку, потом взял с трюмо аптечный пузырек и накапал, шевеля губами, несколько капель в воду.
– Простите, у меня астма, – сказал он, глядя поверх стакана, и медленно выпил. – Вот так лучше.
– Странно, – сказал я, принимая у него графин, – я представлял вас себе более вспыльчивым человеком.
– Я, к сожалению, действительно очень вспыльчив. Но… А каким стали бы вы, готовясь к «смертельному номеру»?
Я промолчал.
– Я не знаю, кто убийца, – сказал Гамбрини тихо. – Но в то, что он существует, я верю. И боюсь, сегодня мне придется это доказать.
– Как?
– Сегодня моя очередь.
– Почему?
Он помедлил.
– Я чувствую это. Как собака чувствует смерть перед живодером. Не спрашивайте, не мучайте меня. Мне надо подготовиться к представлению. Мне надо поспать хотя бы полчаса. Ищите убийцу. Если вы успеете до начала представления, вы спасете меня. Если нет – я умру и докажу как свою невиновность, так и существование этого мерзавца.
Он встал, прошел мимо меня и, совершенно не стесняясь, лег на кушетку. Мне ничего не оставалось, как попрощаться. Ответ я услышал уже у двери:
– Остановите его. Даже если я умру сегодня. Я буду не последний.
После разговора с Гамбрини я ушел из цирка – пообедать. Это можно было бы сделать и там – ресторан в фойе уже открылся, но мне не хотелось оставаться – честно говоря, только что произошедшая беседа раздосадовала меня. Я-то считал, что достаточно будет подсмотреть реакцию артиста, проследить за его рефлексами, и я получу нужные мне ответы. Что Гамбрини окажется тем самым злодеем, в виновности которого я сам себя убедил с легкостью, наблюдая его вспыльчивость. Да и внешний вид этого чернявого некрасивого человечка, несомненно, повлиял на мою уверенность в его вине. Однако все пошло совсем не так. Конечно, Гамбрини мог играть, обманывать меня. Но все же иллюзионист показался убедительным в своем страхе и своей усталости. Впрочем, тарелка горячих щей, селедка, бефстроганов с картошкой и бутылка портера успокоили меня. Вернулся я в цирк за полчаса до представления, когда публика уже начала съезжаться – бульвар наполнился крытыми экипажами, толпой в шубах и теплых пальто на ватине. Внутри гардеробщики еле успевали принимать целые кипы тяжелого одеяния, ленты шарфов и горки шапок. Сдав свое пальто, я прошел в зал, обогнул арену и скользнул за кулисы. Тут царило понятное оживление, и на меня никто не обращал внимания. Униформисты складывали реквизит по порядку номеров, артисты, уже одетые в свои яркие костюмы, загримированные, напряженные, распределялись по двум партиям – для выхода на парад-алле. Шпрехшталмейстер сидел на табуретке у кулисы и курил папиросу, вяло переговариваясь со старшиной униформистов. Ни Гамбрини, ни Дурова я не увидел. Впрочем, отсутствие первого меня даже несколько обрадовало – я не знал, как теперь с ним держаться. А второго я собирался найти сам, помня, что Ванька рассказывал мне, что гримуборная дрессировщика почти напротив Гамбрини. Туда я и направился по центральному широкому коридору. Чем дальше от арены, тем меньше было суеты. Наконец, определив дверь Дурова, я постучал и, дождавшись приглашения, вошел.