Во рту появился вкус крови.
Двое инчаусти, выпустившие ее из рук, теперь очень легко поставили ее на ноги. И потом, подхватив руками в перчатках под мышки, пронесли остаток пути до верха ступеней. Внутри что-то поникло, само желание жить.
И все, кто собрался на площади, поняли – Священная императрица определенно свергнута.
Врата Ксотеи медленно затворились у нее за спиной. Она наблюдала, как прямоугольник света на полу вокруг ее слабой тени сокращался, пока все не погрузилось в полумрак.
В ушах стоял звон. Воздушная тьма. Пахло увядшими цветами. Звуки внешнего мира постоянно накатывали на циклопические стены храма, но неизменно разбивались о них. И хотя она представляла, что там теперь поднималось солнце, но ощущала, будто стоит в огромной подводной пещере.
Она направилась, шаркая, в глубь храма к центральной площадке под главным куполом. Вес кандалов гнул спину, делал каждый шаг мучительно тяжелым. Колонны возвышались вокруг. На цепях были подвешены осветительные колеса с фонарями, наподобие световых сводов. Поэтому ее спотыкающиеся гремящие шаги сопровождались веером теней.
Большой помост возвышался посередине под самым куполом. Эсменет безразлично обвела взглядом идолов, выстроившихся там: тоненькая Онкис, яростный Гилгаол, похотливо улыбающаяся Гиерра, Ятвер с выступающим животом – толика от Сотни, самые могущественные и древние, отлитые из золота, сияющие и неживые. Их имена она выучила с материнских уст, как имена душ, связующих все души. И теперь она молилась им. Охватив свои колени, она с рыданиями обращалась к ним…
Широкоплечего мужчину, который склонился в молитве перед идолами, она знала чуть меньше половины своей жизни, если можно сказать, что она вообще знала его. Однако определенно знала, что он никогда не возносит молитв. Искренних молитв.
Анасуримбор Майтанет, Священный шрайя Тысячи Храмов. Когда она остановилась, он повернулся к ней и направил на нее неподвижный взгляд. Одет он был в полное церемониальное облачение, на плечах сложного покроя пелены, спускающиеся на грудь длинными полосами с золотыми кисточками. Борода у него отросла, и ее пряди расходились по ритуальной грудной пластине. Похоже, он применил не очень стойкую краску, чтобы скрыть естественный льняной цвет своих волос, потому что она местами пятнала белый войлок его одежд. Волосы были умаслены и блестели, отчего он был похож на одного из идолов, в окружении которых стоял.
Густой его бас заставил ее дернуться.
– С тех офицеров, кто тебя избивал, теперь сдирают кожу, – сказал он. – Других тоже казнят.
Казалось, он по-настоящему возмущен и хочет принести извинения…
Поэтому она поняла, что он лжет.
– Вероятно, – продолжил он, – они считали, что поимка тебя без ведома своих начальников принесет им больше славы в этом Мире. – Взгляд его был одновременно мягок и безжалостен. – Я предложил им попробовать себя в следующем.
У нее перехватило дыхание, и она не могла сказать ни слова. Внутренне она кричала: «Мой супруг! Разве ты не понимаешь? Келлхус прикажет выпустить тебе кишки!» – но наружу не прорывалось ни звука.
– Мои… мои де… – наконец выдавила она, кашляя и смаргивая слезы. – Где мои дети?
Лицо ее смялось в рвущихся из груди рыданиях. Так долго… Так долго она трудилась… боялась…
Шрайя Тысячи Храмов бесстрастно навис над ней.
– Империя разваливается, – изрек он, словно из глубины мудрости, открытой лишь ему. – Зачем, Эсми? Почему ты это сделала?
– Ты убил моего сына! – услышала она свой вопль.
– Это ты убила своего сына, Эсми, а не я. Когда ты придумала натравить его на меня, чтобы лишить меня жизни.
– Я этого не делала! – воскликнула она, разведя руки настолько, насколько пускала цепь. – Мне только нужно было знать, не скрываешь ли ты чего. И все! Только это. Ты убил моего сына. Ты превратил это в войну! Ты!
Выражение лица Майтанета оставалось совершенно ровным, но глаза блеснули догадкой:
– Ты действительно веришь в то, что говоришь, – признал он.
– Конечно!
Ее горячий возглас вспыхнул в сумраке храма, прежде чем слиться с общим шумом толпы за вратами.
Он взглянул на нее, и у Эсменет возникло странное желание распахнуться ему навстречу, словно прежде ее лицо было окном с плотно закрытыми ставнями.
– Эсми… – сказал он намного тише. – Я ошибался. И в твоих намерениях, и в возможностях.
Потрясенная, она поперхнулась. Что это – какая-то его игра? Ей хотелось усмехнуться, но слезы лились и лились.
– Ты считал меня безумной, верно?
– Я опасался… – откликнулся он.
Шрайя Тысячи Храмов спустился с помоста и затем – невероятно – встал перед нею на колени, поднеся руку к ее окровавленной щеке. От него пахло сандалом и миррой. Из-за пояса он достал ключик.
У Эсменет голова шла кругом. Она-то считала, что эта аудиенция будет всего лишь постановкой, процедурой, необходимой для придания ее неизбежной казни видимости законности. И надеялась всего лишь заявить о своей правоте, чтобы эта встреча осталась у него в памяти навсегда.
Но забыла, что гордость и тщеславие были для него пустым звуком, что он никогда не стал бы искать власти лишь ради власти.
Что он был дунианином.
– Долгими ночами, Эсми… – заговорил он, отпирая замок на ее запястьях. Казалось совершенным безумием, что с его стороны не было никакого смущения или раскаяния либо какого иного признания абсурдности их положения. И это, возможно, пугало даже сильнее, чем ожидавшаяся расправа. – Долгими ночами я размышлял над событиями последних месяцев. И задавал себе один и тот же вопрос…
Он открыл все замки один за другим, сначала на запястьях, потом склонился к щиколоткам. Близость его силы заставляла ее сжиматься в душе, которая так долго страшилась его, что не могла теперь быстро оставить недоверие.
– Что, – спросил он, продолжая трудиться над замками, – что задумал брат, каков его план? – Священный шрайя посмотрел на нее снизу вверх, будто кающийся. – Ведь он должен был знать, что боги объявят ему войну, а вслед за ними и их культы. И должен был понимать, что Империя рухнет в его отсутствие… Тогда почему? Почему же он решил вручить это кому-то, в ком не течет кровь дуниан?
– Мне, – сказала она, вложив в ответ больше горечи, чем намеревалась.
Очередной ревущий вал обрушился на стены храма, как напоминание, что тот был лишь островком сумрачного спокойствия на залитом светом поле битвы.
Напоминание, что там жили люди, которыми они повелевали.
– Прошу тебя, Эсми, – сказал он, встав и теперь глядя ей в глаза сверху вниз. – Оставь гордость. Послушай, как слушал бы твой супруг, без…
– Предубеждения, – перебила она, горестно поджав губы. – Продолжай.