Она осторожно помассировала запястья, моргая, будто стараясь избавиться от рези в глазах. Она никак не могла оправиться от такой резкой перемены. Значит, это было всего лишь недопониманием? Неужели? И сколько людей погибло? Сколько таких, как… как Имхаилас?
– Я давно усвоил, что из всех своих инструментов, – сказал Майтанет, – он считает неведение одним из самых мощных. И все же я поддался тщеславию, одолевающему всех людей. Я же считал себя единственным исключением. Себя, второго сына Анасуримбора Моэнгуса, который знаком со всеми способами убеждения… и с тем, что уверенность – лишь иллюзия, порождаемая неведением. Я убедил себя, что брат вложил бразды правления в твои слабые и не стремящиеся особенно за них держаться руки, поскольку считал меня угрозой. Потому что не мог быть уверен, куда мог завести меня Логос.
Несмотря на смятение всех чувств, слова своего ответа она понимала ясно, возможно, оттого, что повторяла их про себя так прискорбно часто:
– Так же как он не доверял и твоему отцу.
Серьезный кивок, признающий ее правоту.
– Да. Как отцу… Возможно, именно из-за моего отца. Полагаю, он мог заподозрить, что мной владеют некоторые остаточные сыновние чувства.
– Что ты бы предал его, мстя за отца?
– Нет. Вряд ли так грубо. Тебя, Эсми, разочарует, до какой степени своенравие и тщеславие искажают разум. Люди постоянно погружаются в лабиринты мысли не в поисках истины, но чтобы скрыть себялюбивые интересы и придать благородный вид самым грубым своим устремлениям. Так жадность предстает благотворительностью, а месть правосудием.
У Эсменет в груди все сжалось.
– И ты убедил себя, что Келлхус боялся того же самого с твоей стороны?
– Да… – сказал он. – И отчего бы нет, если Люди столь часто ставят свой разум на службу собственной глупости? Я – наполовину человек. Но Запрет… Его противоречивость не давала мне покоя. Хотя я и действовал предписанным образом, чего брат ожидал бы от меня, я не мог понять, почему запрещена любая связь между Новой Империей и Великим Походом?
Она бросила взгляд на брошенные возле ее ног кандалы и заметила проступившую у большого пальца капельку крови.
– Потому что он опасался, что вести о разладе ослабят решимость участников Похода.
По крайней мере, так она себе это объясняла… Вот что ей необходимо было видеть.
– Но тогда отчего они сами перестали подавать о себе вести? – спросил Майтанет. – Почему он сам персонально отказывается отвечать на наши просьбы? Брата. Жены…
Ответа она не знала. Священная императрица Трехморья вытерла слезы, жегшие ей кожу, но от грязи на пальцах щеки лишь сильнее защипало.
– И вот мне пришел ответ, – продолжал Майтанет, глядя куда-то в дальний угол полутемного храма. – Что, если он предвидел неизбежность краха империи? Что, если Трехморье в любом случае должно было распасться, кто бы ни стал у кормила? Ты. Я. Телли…
Его голубые глаза сверлили ее насквозь. Он выглядел столь подходящим тому великому грузу, в своих белых с золотом одеждах сана, высящийся и крепко стоящий на ногах, что она ощутила себя оборванкой в его дунианской тени…
Очередной ребячливой представительницей рода человеческого.
– Если Империя была обречена погибнуть, – продолжил он рассуждать, – какой дальнейший ход событий тогда он предполагал?
Рев толпы не стихал, но теперь стали слышны время от времени резко прорывающиеся через него сигналы.
– Что ты хочешь сказать? – вырвалось у нее. – Значит, он хотел, чтобы я потерпела поражение? Желал, чтобы его мир, его дом обрушились на его жену? И детей?
– Нет. Лишь говорю, что он понимал неизбежность такого падения, и он выбрал наименьшее зло.
– Не могу в это поверить. Нет… не могу!
Какой же он тогда Спаситель, если собственных детей оставляет на растерзание?
– Подумай сама, Эсми. Какова цель Новой Империи?
Она нашла в себе силы отступить перед натиском его слов, как перед шпагой.
– П-предотвратить Второй Апокалипсис, – выговорила она, заикаясь.
– А если Великий Поход окажется удачным? Что станет с Империей в таком случае?
– Тогда у нее нет… нет… – она сглотнула, так трудно было выговорить это слово, – цели.
– А если Великий Поход потерпит поражение? – задал Майтанет новый вопрос, обернув мягким тоном ранящее железо фактов и логики.
Она опустила глаза, разглядывая свои ступни, черные полоски грязи между пальцами ног.
– Тогда… тогда Небог выйдет наружу… и…
– Все заметят его приближение. Дети будут рождаться мертвыми. И все, все без исключения, поймут, что аспект-император, Анасуримбор Келлхус, пророчил истину…
Мир снаружи бушевал.
Она подняла глаза, лишенная воли.
– И Люди… они… объединятся все равно.
Смысл проявленного им поразил ее, хотя большая часть ее противилась. Великий Поход. Новая Империя. Второй Апокалипсис. Все теперь казалось жуткой шуткой, фарсом гигантских пропорций. Мимара пропала. Самармас мертв. Инрилатас мертв. Келмомас пропал. Вот что имело значение. Огромный масштаб событий, занимавших Майтанета, был неизмерим для ее сердца. Они были просто слишком велики и далеки, чтобы положить их на весы, на другой чаше весов которых лежал конкретный ребенок. Всего лишь дым от костра, которым были ее дети.
Дымом, который душил и слепил, не давал видеть дорогу. От которого было некуда деться. Убивающий.
Майтанет стоял перед ней, одновременно ее враг и защитник. И единственная надежда, как она вдруг поняла, разобраться в безжалостном безумии мужа.
Он убил его. Убил моего…
– Я сделал ту же ошибку, что и ты, Эсми, – сказал он. – Счел Новую Империю целью, которую следовало спасти ради нее самой, когда она была всего лишь средством.
Новый взрыв криков толпы снаружи. Священный шрайя Тысячи Храмов остановил на Эсменет свой взгляд, чтобы убедиться, осознала ли она смысл его рассуждений. Затем повернулся к кому-то невидимому, сказав во всеуслышание:
– Мы закончили! Бивень и Мантия примирились!
– Он нас оставил, – пробормотала Эсменет вслед затухающему эху его слов. Закрыв глаза, она видела, как горят города всего Трехморья – Ненсифон, Инвиши, Селеукара, Каритасал…
Майтанет кивнул:
– На время… Да…
В галереях послышался звук шагов и приглушенные голоса.
– А потом… когда он разрушит Голготтерат?
Священный шрайя опустил взгляд на свои ладони.
– Не знаю. Возможно, он предоставит нам тут самим разбираться.
Грудь болезненно сжалась. И как они тогда будут жить?
Наконец прорвались рыдания, смешав мысли, но принося успокоение. Вскоре она оказалась в его объятиях, орошая слезами его широкую грудь, оплакивая все свои потери, все сомнения…