Чародей школы Мбимайю с облегчением отметил, что Фанайял относился к числу тех собеседников, которые лишь радуются дерзким вопросам.
– Вижу, ты едешь без телохранителей, – продолжил он расспросы.
– Почему тебя это интересует?
Несмотря на множество всадников в полях по обеим сторонам дороги, вокруг них были рассеяны всадники, Маловеби с падираджой ехали в одиночестве – если не считать человека в капюшоне, который следовал за ними, приотстав корпуса на два. Маловеби сначала принял его за телохранителя, но, пару раз мельком взглянув на него, заметил – или ему показалось, – что под капюшоном мелькнул черный язык. И все же было бы удивительно, чтобы такой человек, как Фанайял, решался бы встретиться с кем-то с глазу на глаз, не говоря уж о чужеземном чародее. Только на прошлой неделе императрица на десять тысяч золотых келликов увеличила награду за голову падираджи.
Возможно, это говорило об отчаянности…
– Потому что, – пожал плечами чародей Мбимайю, – твои мятежники не пережили бы твоей гибели… Безрассудно было бы провоцировать аспект-императора, опираясь лишь на обещания мученика.
Улыбка начала было сползать с лица Фанайяла, но усилием воли он вернул ее на место. Он сознавал власть доверия, понял Маловеби, и отчего требовалось демонстрировать уверенность в себе, бессмысленную и неослабную одновременно.
– Не о чем беспокоиться.
– Почему?
– Потому что я не могу умереть.
Маловеби начинал нравиться этот человек, притом недоверие к нему не смягчилось, а только окрепло. Второй Переговорщик сызмала питал слабость к тщеславным глупцам. Но, в отличие от Первого Переговорщика, Ликаро, он никогда не позволял, чтобы симпатии влияли на его решения.
Обязательства требуют доверия, а доверие требует демонстрации. Сатакхан отправил его просто разузнать, что из себя представляет Фанайял-аб-Каскамандри, а не делать на него ставку. При всех своих недостатках Нганка’кулл никак не был глуп. Пока Армии Великого Похода ползли к северным пустошам, главный вопрос заключался в том, выживет ли Новая Империя без аспект-императора и его самых ярых приспешников. А поскольку это была первая реальная угроза зеумскому народу со времен Недалекой Древности, ее надо было обязательно устранить, причем без всяких колебаний.
Но желать зла и причинять настоящий вред – совершенно не одно и то же. Осторожность прежде всего – предельная осторожность. Высокий Священный Зеум едва ли мог позволить себе какой-либо риск, особенно после того, как Нганка’кулл так неразумно отдал в заложники собственного сына. Маловеби всегда нравился Цоронга, он неизменно видел в нем задатки воистину великого Сатакхана. И ему требовалась твердая уверенность, что этот пустынный разбойник и его шайка грабителей достигнут цели прежде, чем предоставить средства и оружие, в которых они так отчаянно нуждались. Одно дело – брать отдельные крепости. Но штурмовать город, наводненный войсками, – совсем другое.
Иотию, древнюю столицу прежней династии Шигек. Иотия стала бы впечатляющим примером. Вне всякого сомнения.
– Курсифра был послан нам в наказание, – продолжал Фанайял, – в качестве демона возмездия. Мы разжирели. Утратили веру в строгие обычаи предков. Вот Единый Бог и повытопил сало из наших членов, вернул в пустоши, где мы родились… – Пристальный взгляд его внушал чародею тревогу. – Я помазанник, чужеземец. Я – Избранный.
– Но судьба прихотлива. Как ты можешь быть уверен?
Фанайял рассмеялся, обнажив зубы в идеальном серпе улыбки.
– На случай ошибки у меня всегда есть Меппа. – Он обернулся к загадочному всаднику, следовавшему за ними. – Эй, Меппа? Подними свою маску.
Маловеби развернулся в седле, чтобы получше разглядеть этого человека. Меппа, подняв голые руки, стянул назад большой капюшон, скрывавший лицо. Маска, о которой говорил Фанайял, скрывала только глаза: серебристая полоса шириной в детскую ладонь шла по верхней части лица, будто слишком большая корона съехала на глаза. Она горела на солнце, вспыхивая бесчисленными линиями, прочерченными на ней: словно бегущий поперек лица поток, круг за кругом в бесконечном движении.
Откинув капюшон, Меппа сдвинул и повязку. Волосы его были белыми, как вершины Аткондраса, кожа – каштанового оттенка. А на месте глаз зияли лишь пустые, темные глазницы…
Маловеби чуть не ахнул. Как он сразу не заметил золотистый оттенок в запыленных одеждах незнакомца, ошибочно приняв изображение змеи, поднимающейся из складок к воротнику, за черный язык.
Сишаур.
– Оглянись, мой друг, – продолжил Фанайял, словно это открытие могло бы утихомирить всякие дурные предчувствия Второго Переговорщика.
Он указал на столбы дыма, поднимавшиеся в небо в нескольких местах.
– Эта земля бурлит мятежами. Все, что от меня требуется, – быстро ехать. А поскольку я еду быстро, идолопоклонники повсюду остаются в меньшинстве!
Но чародей теперь думал только об одном – о сишауре!
Как и всякие прочие школы, Мбимайю считала Водородящих вымершими и, как и все остальные школы, радовалась этому факту. Племя индара-сишаури было слишком опасным, чтобы ему позволили существовать.
Вовсе не удивительно, что у падираджи был такой талант к выживанию.
– Тогда что тебе нужно от Зеума? – быстро спросил Маловеби.
Он надеялся, что Фанайял не заметит его очевидного смятения, но лукавый блеск в глазах собеседника подтвердил то, что Второй Переговорщик и так уже знал: очень немногим удалось избежать хватки Фанайяла. Возможно, он был первым достойным противником аспект-императора.
Возможно…
– Я пока один, – ответил падираджа. – Если второй нанесет удар, к нам присоединится третий, затем четвертый… – Он широко раскинул руки, и свет заиграл на бесчисленных звеньях его нимиловой кольчуги. – И Новая Империя – вся целиком, Маловеби! – потонет в крови и лжи, на которой она выросла.
Зеумский эмиссар кивнул, словно признавая логику, если не привлекательность, аргумента собеседника. Но на самом деле все его мысли по-прежнему занимал сишаур.
Значит… прóклятая Вода не остановила свой бег.
Вся власть империи строится на раздорах. Триам Великий определил империю как вечное отсутствие мира. «Если твой народ воюет, – писал он, – не время от времени, по прихоти агрессоров, внешних и внутренних, а постоянно, значит, он непрерывно сосредотачивает свои интересы на других народах, и нация твоя больше не нация, но империя».
Война и империя, благодаря легендарному правителю Недалекой Древности, были просто одним и тем же явлением, рассматриваемым с различных точек зрения, единственным мерилом власти и порукой славы.
В Хошруте, на площади собраний каритусалийцев, знаменитой чудесным видом на Алые Шпили, Судьи устроили публичную порку рабыни, которую задержали за богохульство. По их мнению, ей повезло, поскольку ее могли бы обвинить в подстрекательстве к бунту, тягчайшем преступлении, и тогда бы собаки уже слизывали ее кровь с каменных плит. По неведомой причине они не учли перемены настроения толпы на площади в пользу приговоренной. Может, потому, что они были истинно верующими. Или из-за привычки к исполнению казней на месте у хошрутского позорного столба, тысячи подобий которого были рассеяны по всему Трехморью. Так или иначе, они не были готовы к натиску толпы. В мгновение ока их избили, связали и повесили на каменных желобах имперской таможни. Еще до смены стражи бóльшая часть города, населенная преимущественно рабами и прислугой, была охвачена восстанием, а солдаты имперского гарнизона оказались втянуты в уличные бои. На протяжении нескольких следующих дней люди гибли тысячами. Восьмая часть города была сожжена до основания.