Вот это и убило Хиликаса: хворь от испорченного мяса.
От двенадцати осталось одиннадцать.
Ночью путь им освещали только звезды. Капитан говорил только с Клириком, изрекая продолжительные негромкие наставления, которых никто не мог разобрать. Остальные жались друг к другу, как потерпевшие кораблекрушение, жалкие кучки, разделенные бездной изнеможения. Галиан добивался расположения Ксонгиса и Покваса. Эта троица притесняла других мнительным тоном, насмехаясь над ними, а порой и нагло разглядывая, только чтобы отвести глаза, когда объект осмотра оборачивался к ним с вопросом. Конгер и Вонард редко заговаривали, но неизменно держались плечом к плечу, в пути и на привалах. Сарл сидел один, отощавший и уже гораздо менее склонный разыгрывать прежнюю роль сержанта. Мимара не раз замечала, как он смотрит на Капитана, но так и не смогла понять, что мелькает в его глазах – обожание или желание его убить.
Из Ущербов остался только Колл. Мимаре еще не приходилось встречать человека настолько обманчивого. Но он просыпался без слов и так же молча присоединялся к их долгому маршу. Казалось, что он отказался от речи, полагая, что все удовольствия принадлежат толстякам. Он бросил оружие и свой пояс, довольствуясь шнурком с эфеса своего палаша, который нес, примотав к голове, так что лезвие болталось без ножен у него за спиной.
Однажды Мимара заметила, как он сплевывает кровь. Десны его начали кровоточить.
О своем животе она старалась не думать.
Порой, бредя в пыльной прохладе утра или под резким иссушающим полуденным солнцем, она крепко зажмуривалась и открывала глаза, как узник, которому больше всего нужно поспать. Остальные устало тащились в пыли, рассеявшись по серовато-коричневой равнине, протянувшейся до выцветшего неба…
Они шли, словно во сне.
– Как я любил вас! – причитал Нелюдь. – Так сильно, что готов был свернуть горы!
Звезды пологом покрывали небо, и ночной купол мерцал бесчисленными точками света. В тени ненастоящего человека скальперы клонили свои головы, открывали рты с младенческой потребностью, с детским изумлением.
– Настолько, что отрекся от своих братьев!
Они с ликованием взмахивали руками, смеясь, восторженно вскрикивали.
– Настолько, что принял проклятие!
Колл взирал на них из темноты.
Колдун читал давно умерших поэтов, его голос звучал удивительно мягко и звонко. Рассуждал о метафизике, истории и даже астрологии.
Старик в полусгнивших лохмотьях. Древний маг-гностик.
Но больше всего – учитель.
– Кирри, – сказал он Мимаре как-то вечером. – Оно заостряет память, делает ее такой, будто… тебе ведомо все, что когда-либо узнал.
– Я счастлива, – ответила она, прижимаясь щекой к поднятым коленям.
Лучезарная улыбка осветила его бородатое лицо.
– Да… и я иногда.
Он на секунду нахмурился.
Но тут же опять улыбнулся.
– Степи проносились, как во сне.
– Она сидела одна в высокой траве, думая: «Как можно быть такой красивой?»
Ее саму зачаровывала пленительная линия подбородка и щек, мягко загибающаяся к мочке уха. Она понимала все удовольствие, которое зеркала дарят красивым. Ей не было чуждо тщеславие. В борделе они с другими девицами беспрерывно прихорашивались и наряжались, обмениваясь дурацкими комплиментами и завистливыми взглядами. Красота, может, и была средством их порабощения, но это было их единственное богатство, и они добивались ее, как пьяницы – вина и ликера. Отнимите ее, и люди станут высоко ценить свои горести. Если только не винить в них весь мир.
– Я знаю, что ты делаешь, – прошептала она существу по имени Сома.
– И что же я делаю?
Есть разные виды уверенности. Одна облачается в обноски, подобно Соме. И это существо погрязло в скверне глубже Мимары – мысль, которая никак не пришла бы ей в голову до встречи с ним здесь, вдали от остальных. Особенно лицо и шея, где вся кожа была покрыта пятнами и остатками еды…
Ее кожа.
– Подмена, – говорит она. – Шпионы Консульта, как правило, начинают работу со слуги или раба – того, кто позволяет им рассмотреть свою цель, познать манеры, голос и характер. И после тщательного изучения они начинают преображаться, принимая форму этого человека: лепить плоть, отливать кости, чтобы подготовиться к последующему убийству и замещению цели.
Существо приняло почти такой же истощенный вид, как и все идущие.
– Твой отец говорил тебе об этом?
– Да.
И растущий изгиб живота…
– Думаешь, я делаю вот это?
– А что еще ты можешь делать? – с внезапной резкостью спросила она.
Она покажет ему… красоту.
– Являешь свою красоту, – ответило существо.
– Нет, Сома. Не играй со мной в эти игры. Ты не можешь пропустить через себя ничто человеческое, потому что у тебя нет души. Ты не настоящий.
– Но я говорю. Как бы я мог говорить, не имея души?
– Попугаи тоже говорят. Ты просто очень способный попугай.
– Боюсь, что представляю из себя гораздо больше.
– Могу даже доказать это тебе.
– Сейчас?
Теперь она играет в игру, в которой задает много острых вопросов, решающих их судьбу. Каждую ночь она повторяет их, но почему-то теперь они кажутся… неуместными. Пожалуй, даже абсурдными, надуманными, оторванными от реальности, такими, которые задают заплывшие жиром жрецы голодным детям. Даже ключевой вопрос, только подумаешь о нем, как тело наливается свинцом от нежелания его задавать…
И все-таки нужно спросить, растормошить и потребовать ответа на неосторожные слова: «Что ты имел в виду, когда говорил, что Нелюдь пытается нас убить?»
Но Мимара не в силах.
И оно ведет себя соответствующе, избегая всякого проявления беспокойства.
Чтобы играть в игру с убийцами нечеловеческого происхождения.
– С тобой говорит человек, – начинает она с лукавой улыбкой. – Не верь ни единому моему слову, потому что я лгунья.
Она делает паузу, дожидаясь, пока звуки слов не стихнут в воздухе.
– Скажи мне, в чем здесь парадокс?
– В том, что странно обманщику говорить такое.
Этот ответ порождает маленькую вспышку ликования. В высшей степени удивительно быть свидетелем того, что изучал только абстрактно, а теперь видишь наяву, что дает очередное доказательство божественного происхождения отчима. Перед глазами у Мимары маячит ясное лицо аспект-императора, который говорит с ласковой улыбкой: «Помни, Мимара… Если боишься, просто задай этот вопрос…»
До встречи с ней у существа и вправду не было никакой души. Но весь ужас состоит в том, что это был… фарс.