Посреди колоды возникла горизонтальная трещина. Гражданин начальник улыбался.
* * *
Прежний план рушился, на его месте возникал новый. Пленных лазутчиков развели по разным камерам. Щавель засел в своём кабинете и погрузился в изучение протоколов обысков. Картина, открывшаяся пред ним, по масштабу и дерзости превосходила наглость ростовщика Недрищева и нахрапистость московских манагеров. Безумный старик Семестров готовил город к передаче Железной Орде.
Басурмане обустраивались во Владимире семьями и вели подстрекательную работу семейным же порядком. Они привели из Орды образованных баб. Из них одна учила детей в школе татарскому языку, другая преподавала в Институте растениеводства, а третья, невиданное дело! — химию в Политехническом. Мужья не отставали от супружниц, ибо как сказано в одном писании, муж да жена — аццкая сотона. В том же Политехническом басурманин учил молодёжь английскому языку, другой преподавал теорию паровых машин, а третий натаскивал отряды несогласных революционной наукой «сопротивление материалов». У него в доме нашли целую полку таких учебников. Теперь понятно стало, почему во Владимире полно бунтарей. Образованный класс был настолько подготовлен к оккупации, что городничий мог смело посылать гонца в Великий Муром, а то и в Белорецк. Большинству населения было угодно предаться в руки любого захватчика, лишь бы отпасть от Святой Руси.
«Девять басурман, — анализировал Щавель списки изъятого и доносы. — Как раз средняя численность диверсионно-разведывательной группы. ДРГ просочилась на Русь, осела в приграничном городе и послужила основой для формирования повстанческого отряда. Обзавелись приверженцами, учениками из числа замороченных русских, которые по убеждениям заделались лютее басурман. Осуществили вербовку ответственных лиц. На какие шиши Семестров купил в Муроме недвижимость? На золото Орды! Да тут всё протухло, одна тюрьма осталась верной опорой русского княжества».
Щавель вытянул из-за ворота ладанку, достал «Командирские». Было без десяти десять. За окном голубело небо, покрытое ватными комками, снизу их стесала крыша казармы. Щавель зевнул. Ночные события показались отрезанными ножом. Словно невидимая граница пролегла между обыском и изучением результатов.
Нечасто встречаешь столь ощутимую границу нового дня.
— Перерыв, — сказал себе Щавель.
Он спустился этажом ниже, предъявил удостоверение сидевшему на лестничном посту цирику, прошёл в коридор тюремной администрации. Воля Петрович оказался на месте.
— У тебя есть где освежиться? — без лишних церемоний обратился к нему боярин.
Князев выбрался из-за стола, махнул приглашающе.
— Прошу.
За книжным шкафом оказалась невидимая от входа дверь. За ней была комната с окном, широким диваном с подушками и свёрнутым в ногах одеялом, шкафчиком, столиком и табуреткой. Справа от двери висел рукомойник.
— Мыло, полотенце чистое, — указал начальник тюрьмы. — Если хочешь, спи. Тебе не помешало бы.
Щавель потыкал в стержень умывальника. Брызгал в лицо водой, фыркал.
— Не сейчас, — сказал он, энергично растираясь полотенцем, чтобы согнать дремоту. — Надо много работать. Поскреби басурманина и найдёшь шпиона. Нельзя время терять. Сейчас будем брать секту железячников.
— Заклёпочников, — поправил Воля Петрович.
— Заклёпочников. Они сейчас к экзаменам готовятся, могут на консультацию придти, а преподавателей нет. Слухи поползут. В бега подадутся, ищи их потом.
— Тоже верно, — не стал перечить Князев.
— Верно, — Щавель повесил полотенце на гвоздь. — Бунтарей бы ещё переловить. Развели тут хипстеров, манагеров, с жиру бесятся. Москва какая-то. Ты куда смотрел?
— Моё дело тюрьма, так светлейший князь поставил. Не мне соваться в чужое, — резонно снял с себя ответственность высокопоставленный раб. — Городская движуха, она Декана Ивановича постанова. Он всем рулил, значит так надо.
— Ты князю докладывал? Почему никто не доложил?
— Всегда так было, — отмазался Воля Петрович. — Когда меня только назначили, тут басурмане верхом гарцевали и рабсилу угоняли в полон. Светлейший князь их прогнал, а про вузовские дела только сами учёные испокон веку знали. У них закрытая коллегия. Не по чину мне туда.
— Когда из Орды учителей стали брать, ты тоже не знал?
— Всегда тут были, — удивился Воля Петрович.
— Они уже по-татарски говорить учат, — холодно известил Щавель. — Это язык врага! Когда ты говоришь на другом языке, у тебя и смысл слов меняется, ты думать начинаешь по-другому. А когда ты начинаешь думать как враг, это уже превращение.
— Татарскому учат, чтобы в Орду специалистов направлять. Агрономы, ветеринары наши там ценятся. Что-то ты усталый, боярин. Может, тебе того, остограммиться?
Воля Петрович раскрыл шкафчик. В недрах блеснула посуда. Развернулся всем корпусом, демонстрируя прижатый к груди пузатый графин гладкого стекла.
— Весь день впереди, — замялся Щавель. — Впрочем… Что там у тебя?
— «Горе арестантское», — Воля Петрович шумно втянул носом воздух, словно смаковал исходящий от графина аромат. — Рекомендую. Первач, настоянный на слезах колодочников! Я всегда употребляю, когда надо дух нутряной силы ощутить. Зело служебного рвения прибавляет и опору под ногами крепит.
— Ну-ка, ну-ка, — Щавель редко встречал напитки Силы, а потому особенно их ценил.
Воля Петрович водрузил на стол графин, извлёк гранёную рюмку в виде перевёрнутого конуса на короткой ножке.
— Сам, что, не будешь?
— Уважил, боярин, — с признательностью ответствовал раб.
На столе появилась ещё одна рюмка. Воля Петрович умело накатил с горкой.
— Тоже всю ночь не спал, — пожаловался он. — Вникаю в дела муниципалитета.
— Как там?
— С финансами порядок. Хорошо рулил городом Декан Иванович.
Щавель плавным движением подхватил рюмку и донёс до рта, не разлив.
— Ну, за работу!
— Будь здрав, боярин, — ответствовал Князев.
Самогонка обожгла пищевод. Первач был ядрёный и оставлял во рту странное солоноватое послевкусие. В живот словно уголь кинули. Щавель выждал, выдохнул. В нос ударил сырой земляной смрад, какой чует узник в старом зиндане.
Воля Петрович крякнул, занюхал рукавом кителя.
— С разбойников слёзы набраны, — просипел, побурев ликом. Крепкая самогонка пробрала и его.
Щавель зачерпнул из кадки рядом с рукомойником. Хлебнул из ковша свежей водицы. Уголёк в желудке потух.
«Как всё запутано у вас тут, — подумал он. — До того с басурманами сработались, что не разобрать, кто свой, кто чужой. Орда у порога стоит, а в дом не идёт. Как будто и не надо. Как будто все здесь приятели».