— О чём?
— Всякая географическая кутерьма и приключения тела. Ты слышал о стране Пендостане? — парень понял, что отвязаться от молодца не получится, и поднял голову.
— О Пиндостане? Это, наверное, где греки-пиндосы живут, Греция.
— Нет, это другой Пендостан, через «е».
— Опечатка, наверное, — предположил Михан.
— Нет. Пендостан — это легендарная страна чернокожих иудеев, говорящих по-испански. Она находится за морем-океаном, туда они плывут, — Жёлудь мечтательно вздохнул, закрыл, заложив пальцем, книгу.
— Кто? — жадно спросил Михан.
— Маркс и Энгельс. Грааль искать.
При мысли о дальних странствиях по морям взгляд Михана затуманился. Рука сама нащупала в кармане красный греческий платок.
— Ты бы поплыл в Пендостан? — спросил он.
— Только если по делу, как Маркс с Энгельсом, — мыслями Жёлудь был в книге. — Зря в тысяча девятьсот сорок пятом году пендосский сержант Эйб Фишман продал иудейской общине Нью-Йорка найденный в Берлине Грааль.
— Почему?
— Грааль принёс изобилие на Уолл-стрит, это привело к невиданному на Земле финансовому могуществу страны. Грааль давал империи в день дополнительно пять тысяч золотых монет. Это нарушило баланс, началась инфляция. Брокеры повели рискованную игру на бирже. На Уолл-стрит водилось два племени брокеров. У одного тотемом был медведь, у другого — бык. Они враждовали как плюс и минус.
— Не понял.
— Я сам не очень понял. Это надо читать, там интересно написано. Я тебе дам, когда закончу. В общем, брокеры надули мыльный пузырь, он лопнул и пострадал весь мир. Всё затряслось, устои закачались, опоры рухнули и пришёл Большой Пиндец. Теперь на руинах Пендостана лежит Грааль, который надо привезти в Москву.
— Зачем?
— Чтобы богатеть.
— Так ведь опять Пиндец придёт. Ты помнишь, что было с Берлином в сорок пятом, в школе учили?
— Так в книге написано! — возмутился парень. — Я, что ли, это придумал?
Михан сообразил, что хватил лишку. Придавил обложку, чтобы посмотреть рисунок. На обложке бородатый гигант разрывал руками пасть крылатому льву с хвостом скорпиона, за которым переживала прикованная цепями к стене пещеры девушка в бронелифчике. Силачу подсвечивал факелом мускулистый басурманин в кожаной безрукавке.
— Выпуск тринадцатый, — пробормотал Михан. — Много их, наверное, выпустили. Прикольно было бы в Москве жить, а?
— Ничего прикольного. Был я в этой Москве, — молодой лучник поглядел на стажёра с эльфийским высокомерием. — Дважды бывал. Если считать посёлок железнодорожников, то четырежды. Впечатление ниже плинтуса. Гнилое место, кругом москвичи. Теперь вообще там война. Нормальным людям нехрен в Москве делать.
Михан примолк. Насупился. По количеству боевых Жёлудь его обскакал.
— Читал книгу Никития Афанасьева-сына «Хождения под мухой»? — наконец спросил он.
— Нет.
— А-а, ну да, — глумливо протянул Михан. — Ты же читать не умеешь.
— Михан, ты сидишь и пердишь, на тебя не угодишь, — вспылил Жёлудь.
— Молчи, дурак, — окрысился Михан.
— Жёлудь и десятники, срочно зайти в канцелярию! — разнёсся по спальному расположению командный голос Литвина.
Щавель умирал, как подыхают животные — просто лежал и ждал. Напрасно Альберт Калужский давал ему нюхать ароматическую соль. От неё свербело в носу и малость прояснило голову, но силы всё равно таяли.
Когда ушёл Воля Петрович, насмотревшийся на безрезультатность лечения, Мотвил повеселел. Сел на шконке, скрестив ноги по-татарски, положил руки на колени и застыл как истукан. Растянутые до плеч мочки были пусты, из них вынули артефакты. Массивное лицо, украшенное затейливой татуировкой и шрамовым узором, волшебным образом воспринимало окружающую действительность наподобие запасного зрения. От него веяло нездешним жаром, плотным и нехорошим. Защитная аура держалась на оставшихся в теле камнях Силы. Тонкая повязка на глазах была чистой, на опалённой голове появилась розовая кожа. Лечение живым нутряным салом дало чудесный результат.
— Как мы себя чувствуем? — склонился над лучником Альберт Калужский. На лоб легла мягкая ладонь. — Ну, ничего-ничего, — огорчённо продолжил целитель. — Сейчас мы промывание сделаем.
Он вышел. Мотвил слегка наклонил голову, будто прислушивался к дыханию Щавеля.
— А ты, боярин, не боишься смерти, — обнаружил он сверхъестественную проницательность. — Ты давно как будто частично умер. На тебе лежит королевское проклятие. Скажи мне напоследок, тебе ведь уже всё равно, что ты натворил?
«Я убил Царевну-Птеродактиль, — подумал Щавель, мысли текли неторопливо. — Последний, с кем я разговариваю, мой раб. Вот оно, проклятие птеродактилей. Я умираю в тюрьме, и даже мой пленник взял надо мной верх».
— Я любил Царевну-Птеродактиль, — мёртвым голосом вымолвил он.
Мотвил аж дышать перестал. Прислушивался к чему-то ему одному доступному. Хмыкнул задумчиво и так гулко, будто мешок муки уронил на пол мельницы.
— Вот, значит, кто её уконтрапупил, — проговорил он и вновь надолго замолчал, но потом снова произнёс: — Расчленёнка в реакторном зале тоже твоих рук дело?
Щавель не ответил. Мотвилу и не требовалось.
— Как оно в мире складывается, — изрёк он, сопоставив и проанализировав. — Тесно же сплетаются пути-дорожки. То-то я думаю, откуда в тебе столько свойств и умений, если ты не шаман.
Сырость и хлад нарастали внутри, добираясь до сердца. «Скоро всё, — подумал Щавель. — Будет быстро. Что я умею?»
За два десятка ярких лет, прожитых по возвращении из Чернобыля, Щавель открыл в себе немало новых качеств, полученных от плоти и крови Царевны-Птеродактиль. Как-то само собой возникло понимание языка зверей. Не брали чары эльфов и людское колдовство, разносимое по воздуху и эфиру. Щавель практически не болел и не промахивался из лука. Наверняка, были и другие свойства, сказавшиеся на несчастном Жёлуде, которого Щавель особенно любил, чувствуя вину, хотя ценил менее старших сыновей. Старшие были дельными. Корень в отсутствие отца правил Тихвином. Орех командовал войском и охотился по лесам на разбойников, лахтарей и шюцкоровцев, когда последние, одни с востока, а другие с запада Ладоги имели дерзость проникать в приграничные владения светлейшего князя ради учинения бессмысленных зверств. Только Жёлудя к государственному делу пристроить не получалось. Вначале Щавель надеялся, что бестолочь уйдёт с малолетством, но парень достиг девятнадцати годов и остался пригоден только для несения службы в нижнем чине. «Проклятие птеродактилей это монета, одна сторона которой из золота, другая из добра,» — решил для себя он.