Вальтер строго уставился на него.
— Никто не требует, чтобы ты становился шпионом, Макс. Никто из нас не обладает для этого необходимыми качествами. Но мы все знаем, насколько сложная сейчас ситуация. Готовится к выходу закон, который относится ко всему, что нацисты называют «потенциальным предательством». Согласно этому закону можно будет бросить в тюрьму всякого, кто позволит себе малейшую критику государства и партии. Вот где будет раздолье для доносчиков! Уже прослушиваются телефонные разговоры. Будь осторожен и прислушивайся ко всяким посторонним звукам в телефонной трубке. Пока мы не можем предпринять ничего конкретного, но порох нужно держать сухим. Нас, кто в этой стране думает по-другому, пока еще мало, хотя мне известно о существовании и других подобных нашему сообществ.
Фердинанд зажмурился, доставая сигару. Он держал ее неумело, растопыренными пальцами, словно подросток, пытающийся в первый раз в жизни закурить.
— Храни Господь Германию, — сказал он. — Вы знаете, что для меня нет ничего лучше простого человеческого общения, я ненавижу это гнилое товарищество по национальному признаку, навязанное нацистами. Они запрещают даже думать самостоятельно, — добавил он презрительно. — Посмотрите, как они всех, даже детей, загоняют в какие-то отряды. Скоро вообще будут брать младенцев из колыбелей. И женщины вступают в какие-то военизированные формирования. Кругом разные союзы или ассоциации. Так что теперь всегда найдется тот, кто будет следить за нами, стараясь по нашим жестам догадаться о наших мыслях. Я теперь десять раз подумаю, прежде чем что-то сказать. Мы решили сражаться с пустыми руками, Макс. Пока у нас есть только два оружия — наши сознательность и интеллект. А теперь ответь, ты с нами?
Трое друзей смотрели на Макса: Вальтер испытующе и серьезно, Мило печально, и только в глазах Фердинанда горели искры бунтовщика. Еще не так давно они собирались вместе по вечерам, чтобы провести ночь в кабаре, где говорили о литературе и кинематографе, последних матчах по боксу, девушках, в которых влюблялись. Куда девалась их беззаботность? Теперь, как и многие другие их ровесники, Вальтер и Мило были женаты, стали главами семей. Только Фердинанд и Макс продолжали оставаться холостяками. Один — потому что слишком любил жизнь, другой — потому что разочаровался в ней.
Через открытое окно в квартиру доносился шум улиц, скрип автомобильных покрышек, голоса прохожих. Макс не был создан для жизни среди лицемерия и вранья. Всегда и везде он старался искать правду. Именно поэтому сам разбил себе сердце, покинув Ксению, не в силах свести их любовь до постоянной каждодневной лжи. Он знал, его друзья поймут, если он откажется от борьбы, довольствуясь лишь общением с ними, как это было до настоящего времени. С другой стороны, терять теперь ему было нечего. Он понял, что находится на распутье. Теперь он мог защищать то, что считал правильным.
Его друзья продолжали молча смотреть на него. Вальтер нервно покачивал ногой, а Фердинанд рассматривал ногти.
— Фердинанд, ты заслужил наказание, если хоть одну секунду думал, что я буду не с вами, — поднимая свой стакан, пошутил Макс и, посмотрев на друга, увидел в его глазах признательность и гордость.
Открытое окно выходило в сад, где над распускающимися листьями порхали птицы. Сара не спеша одевалась за ширмой. Ей было жарко. «Как накануне», — подумала она с гримасой, пригладила кофточку, проверила, застегнута ли юбка, и села на стул перед врачом.
— Все хорошо, мадам, — сказал врач, положив перьевую ручку. — Я не думаю, что у вас будут какие-то особенные проблемы с этой беременностью. Старайтесь не переутомляться. Особенно во время жары.
Сара покачала головой. Как только она поняла, что ждет третьего ребенка, у нее сжалось сердце. Она даже рассердилась на себя. Как можно рожать детей в этой стране, где ненависть и страх стали постоянными спутниками ее граждан? Имела ли она право производить на свет еще одну жизнь в таких условиях? Какое будущее она уготовила своему ребенку? Но Виктор казался счастливым. Новость, что он опять станет отцом, обрадовала его чрезвычайно. Когда Сара волновалась, ее муж с таким доброжелательным видом гладил ее руку, что у нее сразу становилось легко на сердце. Тем не менее в бессонные ночи Сара не могла не думать о своем отце. Как поступил бы он в таком случае? Покинул бы страну, чтобы защитить семью? Но как оставить все имущество, накопленное трудами их предков? Дом Линднеров? Мысль, что можно расстаться с детскими воспоминаниями, была невыносима. И куда ехать? Это все было не так просто. Получить разрешение и паспорта с каждым днем становилось все труднее, так же как и добиться вида на жительство в принимающей стране. К тому же здоровье ее матери оставляло желать лучшего. Ей нужен был постоянный уход, и Сара понимала, что мать не сможет перенести тяготы эмиграции. Разве старая женщина не имела права умереть дома и быть похороненной рядом с мужем? Что касается Виктора, он, хоть и не говорил об этом вслух, тоже боялся сорваться с места. В любом случае вопрос об отъезде еще не стоит на злобе дня, решила она. Придется ждать рождения малыша.
Врач проводил ее до дверей. Сара знала его несколько лет. Он принимал у нее предыдущие роды. Берлинские женщины хвалили его как превосходного врача. Он славился не только своим мастерством, но и чувством юмора, которое всегда успокаивало волнующихся пациенток. И тут она поняла, что у него больше нет секретарши, приемная была пуста. Одинокая муха билась о стекло. Возможно, Сара оказалась его единственной пациенткой за весь день. Согласно новым постановлениям врачи еврейской национальности не имели права лечить больных арийцев. Спускаясь по ступенькам, Сара подумала, что и врачи поддались остракизму, как и представители многих других профессий.
Потихоньку евреев вытесняли из всех сфер общественной жизни. Некоторые из ее бывших друзей перестали разговаривать с ней, даже старались не оказываться рядом, и это вызывало у нее горечь. Но больше всего ее ранило, что страдают ее дети. В школе Феликса дразнили арийские одноклассники. Однажды во время перемены сверстники устроили хоровод вокруг Феликса, оскорбляя его. Когда Сара пожаловалась учителям, те ограничились тем, что высокомерно посмотрели на нее. Феликса отстранили от посещения плавательного бассейна и от участия в подготовке школьной театральной пьесы в конце года. Учитель запретил ему писать сочинения на тему жизни в Германии, делая абсурдные правки в его работах. Когда Сара обнаружила, что ее семилетний ребенок стал по ночам мочиться в постель, она решила забрать его из общеобразовательной школы и записала в частную еврейскую.
На общественных зданиях висели приспущенные флаги в знак траура по скончавшемуся маршалу Гинденбургу. Прохожие читали объявление, висевшее на доске. Сара тоже посмотрела: «Полномочия президента рейха аннулированы имперской канцелярией. Вся исполнительная власть, бывшая у президента, передана фюреру и канцлеру Германии Адольфу Гитлеру». Совет кабинета министров не терял ни секунды. Никогда еще власть в Германии не сосредоточивалась в одних руках. Кто-то из прохожих сказал, что теперь армия будет клясться только на верность фюреру.
Когда Сара вошла в универмаг Линднеров, она почувствовала тошноту то ли из-за беременности, то ли потому, что нацистские тиски сжимали людей все сильнее и сильнее.