СОФИ
С благодарностью за бескорыстную поддержку моим помощникам и верным друзьям — Саре, Фелисити и Сюзанне, а также замечательному редактору Имоджен Тейлор и всем сотрудникам издательства «Макмиллан».
Пять, четыре, три, два, один… Начали!
Человек в элегантном черном пальто с бархатным воротником стоит на фоне особняка, сжимая в руке трепещущий на ветру листок бумаги. Он читает в микрофон:
— По поручению семьи Бест с прискорбием сообщаю, что сегодня в 6 утра у себя дома после непродолжительной болезни скончалась Эмбер Бест. — Он поднимает глаза, и мы видим, насколько серьезен его взгляд. После небольшой паузы он продолжает: — Мистер Дэвид Кросс просит не беспокоить его семью в этот трудный момент и выражает надежду, что их желание пережить горе в кругу близких будет встречено с пониманием.
Слышен шум автомобильных моторов. Камера показывает седеющего, коротко стриженного мужчину в длинном стеганом пальто; он стремительно шагает по гравийной дорожке к «лендроверу». Садится на пассажирское место. Водитель прикрывает лицо рукой. Вспышки фотокамер отражаются в ветровом стекле. Камера провожает «лендровер», отъезжающий от дома. Мы видим фотографов и операторов, выстроившихся вдоль газона, группу полисменов, стайки репортеров — одни тараторят что-то в микрофоны, другие сидят прямо на траве с бумажными стаканчиками в руках.
Крупным планом — молодой журналист. Он комментирует:
— Вы только что видели, как Дэвид Кросс покидает дом неподалеку от Кеннета в Уилтшире; нам стало известно, что сегодняшний вечер он проведет у друзей по соседству. Утром адвокат мистера Кросса огласил его заявление, где говорилось, что два месяца назад у его жены Эмбер Бест обнаружили неизлечимое заболевание крови, о котором она решила никому не сообщать. По некоторым сведениям, даже самые близкие семье люди не знали об этой болезни. Потрясенные родственники и друзья собираются здесь сегодня — в день, который должен был стать кануном ее сорок первого дня рождения…
Голос репортера стихает, и вместо него звучит мелодия «Роллинг Стоунз» «Она как радуга». На экране сменяются вне всякого хронологического порядка фотографии темноволосой женщины: вот она лежит на зеленой лужайке, и нагота ее прикрыта только маргаритками; она у себя на кухне, помогает ораве перепачканных мукой детишек в фартучках наклонить большую миску; она на обложке альбома — дымчато-лиловые веки опущены, блестящие губы приоткрыты, по ключицам серебристой дугой протянулась надпись «Сухие цветы»; она скачет верхом по полю (свежее молодое лицо, приталенный черный жакет, цилиндр) и указывает стеком куда-то всаднику рядом. В нем можно узнать принца Уэльского.
Экран медленно гаснет.
Джеки оперлась руками о край раковины и уставилась в зеркало. Лицо красное, как свекла, пятна румян пионового оттенка от выступившей на скулах экземы приобрели синюшный цвет. Короткие светлые волосы кажутся соломенно-сухими, а глаза от грима и слепящего света софитов припухли и покраснели, придавая ей вид взбесившейся черепахи. Она присела на край ванны, вытащила из нагрудного кармана джинсовой куртки мобильник и набрала номер Аманды.
— Алло-о… — протянула Аманда, как всегда, томно, в стиле профессиональной жрицы любви.
— Это я. — Джеки говорила шепотом: лишь тонкая стенка ванной комнаты отделяла ее от прожекторов, телекамер и всей съемочной группы фильма «Эмбер Бест как она есть». Она слышала в трубку, как Аманда стучит по клавиатуре компьютера, и ясно представила кольцо белого золота с огромным лунным камнем на ее пальце и тлеющий в пепельнице «Кэмел».
— Как там дела? — спросила Аманда.
— Спасибо, неважно, — прошипела Джеки. — А точнее, хуже некуда. Начнем с того, что меня заставили нацепить платье — для контраста с тобой и Лидией.
— Какое платье? — заинтересовалась Аманда. Как редактора журнала «Ла мод» и профессионала, ее всегда волновало, во что одеваются друзья. Особенно если речь идет о тех друзьях, которые писали для ее журнала. И уж тем более если у этих друзей имелся шанс появиться перед десятимиллионной телеаудиторией.
— Да красное, помнишь?
Аманда драматически вздохнула:
— И с чем? Надеюсь, не с кардиганом…
— С джинсовой курткой. Застегнутой.
— А туфли какие?
— Слушай, Бог с ними, с туфлями. Они заставляют меня говорить то, чего я говорить не хочу. Достали вопросами об Эмбер и Дэйве: «Они были счастливы? Вы по-прежнему дружите? Вы на самом деле дружили? А раз вы были такими близкими подругами, почему она не рассказала вам, что умирает?» Я не сомневалась, что все так и будет! Не знаю, зачем мы согласились! Позволили запудрить себе мозги идеей, будто должны держать руку на пульсе. Им наплевать и на нее, и на нас, и на правду. Они хотят от меня чего-то вроде «Она была самая настоящая шлюха, у меня и фотографии есть».
— Джеки… Дже-еки… Не важно, наплевать им или нет, — нам-то не наплевать, поэтому мы и согласились. Помнишь? Именно потому, что только нам все известно в точности, от начала и до конца. Да, сейчас сложно, но они еще не одну неделю будут работать, и большая часть отснятого все равно дальше монтажной не пойдет… Так что, на тебе те сапожки?
Боясь, что за стенкой услышат, Джеки накинула на голову полотенце и присела под раковину.
— Слушай, Аманда, вот уж ноги мои точно никто не заметит. Я вся покрыта экземой. Я предупреждала, чтобы они не мазали меня этой своей вонючей дрянью, но они, конечно, лучше знают… Теперь вот переживают, что у них в шикарной документальной программе оказалась физиономия из комедии. Аманда?.. Я слышу, как ты печатаешь. Пожалуйста, сосредоточься.
Последовала долгая пауза, во время которой из трубки доносилось приглушенное клацанье.
— О’кей… Джеки? Митци дозвонилась до съемочной группы, они обещают через пару недель показать отснятое. Мы вместе посмотрим. Не пережива-ай. Кстати, они готовы оплатить стрижку и окраску волос. Если ты захочешь, конечно. О’кей? А теперь мне надо бежать…
Понятное дело, за три недели до этого разговора, когда Аманда встречалась с продюсером Десятого канала, о бесплатной стрижке и речи не шло. Протягивая Джанет Джонс руку — на пальце кольцо с лунным камнем, — она за долю секунды окинула ее взглядом: сначала низ, чтобы оценить туфли, потом верх, пока не встретилась с Джанет глазами, и быстренько натянула профессиональную маску редактора журнала мод (полная скука и презрение). Взгляд Аманды недвусмысленно говорил: «Милочка, из нас двоих только одна на самом деле знает, что к чему, так что не надо ломать комедию». Это сработало. Джанет Джонс мгновенно забыла, что она самый многообещающий молодой продюсер Десятого канала, зато со всей остротой ощутила, что ее отделанный бархатом кардиган вышел из моды два года назад (на Аманде была кремовая косуха), а у туфель квадратные носы (у Аманды — остроносые ботиночки от Джимми Чу). Они обменялись любезностями, обсудили предварительные условия, договорились о сроках съемок, и все это время Аманда (три экзамена за курс средней школы, расползающаяся, несмотря на все усилия, фигура, курс инъекций ботокса, сорок три года) чувствовала, что Джанет (университетский диплом магистра, сорок четвертый размер, хорошая кожа, двадцать восемь лет) с трудом сдерживается, чтобы не броситься к ее ногам, умоляя поводить по магазинам и сделать стильной. Аманда давно поняла, как ей повезло — ведь она профессионально занимается модой в эпоху, когда даже самых умных и образованных переполняет восхищение перед людьми, умеющими выбирать наряды в бутике «Гуччи». Вот поэтому не кто-то другой из друзей Эмбер, а именно она сидела в офисе Десятого канала.