Она повесила трубку.
Попыталась перейти к чтению журнала, отбросила его и просто лежала, мурлыкая: «Па-ра-ри-ра-ра па-ра-ра-ра-ри…»
Марк вылил флакон пены в ванну и наслаждался, возлежа среди радужных пузырьков. Он слушал «Риголетто» и распевал во все горло: «La donna è mobile…»
– Ни в чем себе не отказывай! Чувствуй себя как дома, – бросила Гортензия, стоя на пороге ванной.
– Ты мне велела тебя ждать.
– Но в гостиной же, не у меня в ванной!
– Ну захотелось мне хорошенько помыться…
– Ну предположим…
– Не смотри на меня, Гортензия, я совершенно голый. Ты меня смущаешь…
– Да плевать я хотела… Ты для меня не имеешь пола.
– Это все из-за очков? Ты считаешь, у меня слишком толстые стекла?
– Нет, не в этом дело. Но что-то в тебе не так…
– Ну скажи же, прошу тебя!
– Это надо, чтобы я подумала, а у меня нет ни времени, ни желания. Угадай, что со мной сейчас случилось…
Марк тряхнул головой, явно не готовый играть в угадайку.
– Я готова создать свой дом моды и первую коллекцию. У меня есть для этого все: модели и спонсор. Я самая счастливая девушка в мире! Самая удачливая, самая талантливая, самая необыкновенная, самая многообещающая…
Гортензия прокрутилась по ванной, наклонилась за пеньюаром, прижала его к груди и увлекла в танце, потом положила на место, разразилась аплодисментами в свой адрес и сделала заключительный реверанс.
– Перед тобой новая Коко Шанель. Девушка, о которой будет говорить весь мир. Не упускай свой шанс, задавай вопросы, поскольку завтра или послезавтра я пробегусь по тебе взглядом и не увижу в упор, ты, маленькая креветка с толстыми линзами.
– Ну вот видишь, все дело в моих очках, именно они тебя смущают…
– Да говорю я, не в них дело! Давай уже сменим тему, забей на очки! Лучше спроси меня про мой будущий дом моды, например.
– Как же он будет называться?
– Ну, само собой, «Гортензия Кортес».
– И сколько у тебя будет людей в штате?
– На настоящий момент есть я, я и я. Мы готовы работать двадцать четыре часа в сутки. Моя комната превратится в ателье, куда все будут приходить, чтобы взять у меня интервью, потому что успех будет незамедлителен.
– Целую тебе пятки, о божественное создание!
– Вот-вот. Именно так отныне ты и должен со мной разговаривать.
Она закружилась, завертелась, скользя ногами по плитке, уперев руки в бока, и упала в плетеное кресло, накрытое белой банной простыней.
– Так, что у тебя за сенсация? – спросила она, отдуваясь. – Ты вроде мне говорил до этого про какую-то сенсацию?
Марк поправил очки, уселся поудобнее в облаке пены и развел руками, что символизировало начало речи.
– Знаешь ли ты фортепианную пьесу Бетховена «К Элизе»?
– Конечно, – сказала Гортензия, напев первую строчку: «Ми, ре, ми, ре, ми, си, ре, до, ля…»
– Так вот, – перебил он, – она должна была называться не так, а «К Терезе», поскольку женщину, в которую был влюблен Бетховен, звали Тереза. Он хотел на ней жениться, сочинил для нее эту мелодию. Подарил ей, а Тереза его возьми да отвергни. Он расстроился и убрал партитуру в шкаф. Спустя много лет после его смерти эти ноты нашли. Чернила выцвели, и название трудно было разобрать. Архивист смог расшифровать только: «К …зе». А поскольку у него была невеста Элиза, он назвал пьесу «К Элизе». Удивительная история, да?
– Да зачем мне вся эта ерунда, плевать я на них на всех хотела! Ты что, думаешь, у меня есть возможность терять время? Мне нужно свое дело запускать!
– Ты думаешь, что пьеса «К Элизе» имела бы такой успех, если бы называлась «К Терезе»? Я вот нет. Это с Элизой ночи напролет сидишь в прокуренном баре, это Элизу ты целуешь и гладишь, дрожа от страсти, это за Элизой ты готов мчаться на край света. Но не за Терезой.
– А скажи, кстати, где Гэри проводит вечера напролет, раз он бывает не с тобой.
– А он тебе не говорил?
– Нет, и я его не спрашивала.
– А что ты мне за это дашь?
– А вовсе ничего. Просто спрошу у него самого. Мы живем вместе, напоминаю. Ну так что?
– Ох, да это и не секрет. Он репетирует сонату Бетховена с Бобрихой.
– С кем, с кем?
– С Бобрихой. Бобр – это такое животное из семейства грызунов. Самая страшненькая девчонка на курсе. Но когда она играет, все на колени падают. Гэри первый. Он выбрал ее партнершей для грядущего в этом месяце концерта.
– Но Бобриха – это же не имя, как ее зовут?
– Калипсо. Se llama Calypso! Calipso Muñez.
– Они репетируют для школы?
– Да, концерт состоится 30 апреля в 19 часов в актовом зале. Там будут музыкальные агенты, представители самых крупных оркестров, знаменитые пианисты, виолончелисты, дирижеры и прочие.
– Но так это через неделю! Я могу прийти послушать?
– Ну конечно же! Я тоже буду там выступать…
Гортензия заметила, что у нее на одном пальце задрался ноготь, схватила пилку, подпилила ноготь и встала с кресла.
– Ты не спросишь меня, хорошо ли я подготовился? Боюсь ли я выступления? Хорош ли мой партнер?
– Давай плескайся дальше, детка. И спасибо за информацию.
– Гортензия! Вернись! Мне страшно тут одному среди пены!
Но в этот вечер Гортензия не стала спрашивать Гэри о Калипсо Муньес.
Они ужинали в кафе «Люксембург».
Она рассматривала его в упор. Подвергала проверке на собственном внутреннем детекторе лжи. Она всегда знала, когда он лжет. Другое дело, что он никогда не врал, он говорил, что ему это не нужно. Он предпочитает говорить правду, это повышает его мужскую самооценку, вот что он говорил.
Гортензия заказала рагу из зайца по-королевски, Гэри – королевские тарталетки с куриным фаршем. Названия блюд были написаны по-французски курсивом. Гэри заметил, что французы – странные ребята: сначала рубят королям и королевам головы, а потом готовят из них изысканнные блюда.
– И ведь нет чтобы сделать из них хот-дог или гамбургер! Нет, выдумывают мудреные, замысловатые кушанья. Это ностальгия по монархии или просто садистские наклонности?
– Душа француза полна парадоксов, – улыбнулась Гортензия. – Потому-то мы так интересны! Думаешь, ты так же сильно любил бы меня, если бы я родилась в Лихтенштейне?
– А кто тебе сказал, что я тебя так уж сильно люблю? – улыбнулся он в ответ. – Твой гороскоп?
– Моя непогрешимая интуиция и мое пламенное сердце.