– Не о тебе, – ответил он, заскрежетав зубами.
– Я адски страдаю, а тебе хоть бы хны!
– Гортензия, пожалуйста… Мне нужно поработать.
– Скажи мне что-нибудь.
– Мы сейчас опять поссоримся. Тебе не надоело?
Она посмотрела на него, выбирая между провокацией и капитуляцией. Некоторое время помедлила, колеблясь, но потом выкинула белый флаг:
– Может, пойдем побродим?
«Побродить» в трактовке Гортензии означало болтаться по городу в поисках идеи, нужного цвета, необычного силуэта, чего угодно, что могло вызвать у нее порыв к творчеству, то самое желанное слюноотделение.
– Я сохну, я чахну, я ненавижу себя. Достало! Пойдем побродим, Гэри, заклинаю тебя.
Он прочел в ее глазах такую мольбу, что уступил. Но в душе сомневался при этом: истинным ли было ее отчаяние или она притворялась?
Они пошли в направлении 57-й улицы. Прошли вдоль парка, увидели команду киношников, которые снимали гейшу с набеленным лицом под красным бумажным зонтиком, пересекли Коламбус-серкл, купили кофе-фраппе в супермаркете «Хол Фудс». Гортензия выбросила его в ближайшую урну, заявив, что он пахнет лошадиным навозом, какая гадость.
Унылые клячи, запряженные в повозки для туристов, меланхолично жевали овес. Она показала им язык.
Потом они оказались возле Карнеги-холла. Гэри обнял Гортензию за плечи, поцеловал в шею: «Нет, ты не ничтожество, ты просто запуталась, это со всеми бывает, даже с великими людьми!» Она вздернула плечи и выпятила нижнюю губу. Чтобы удержать поток яростных, злых слез.
– Нет ничего плачевней в жизни, чем никчемная девица! Я никчемушница!
Он сжал ее еще крепче, поцеловал в макушку, чувствуя губами копну непослушных волос, вдохнул аромат сандала и апельсина. Так, обнявшись, они ожидали зеленого сигнала светофора. Мотоциклист в клетчатой курточке промчался мимо, едва не задев их, прокричал на ходу: «fuck off», Гортензия выставила ему вслед средний палец. На пальце была клякса от черных чернил, Гэри захотелось ее поцеловать. Из такси вывалилась женщина в бледно-зеленом платье, она хлопнула дверцей и прогнусавила шоферу: «Сдачи не надо!» Платье ее напоминало трубу с приделанным сбоку крылом. «Кошмар какой, – сморщилась Гортензия, – и к тому же наверняка она вывалила за эту жуть бешеные деньги! Вот дикарка, право слово!» Женщина устремилась было к входу в Карнеги-холл, но внезапно остановилась: крыло платья защемила дверца такси. Взвизгнули шины, машина рванула вперед. Женщина в ужасе завопила. Она стояла на тротуаре, голая по пояс снизу, одной рукой прикрывая ляжки, а другую с отчаянием протянув по направлению к такси, которое уносилось вдаль, а юбка зеленого цвета реяла вслед за ним, защемленная желтой дверцей.
Гэри едва сдерживал смех. Вот и хорошо! Он терпеть не мог таких теток, которые уводят такси у вас из-под носа и, обернувшись, бросают на ходу: «Пардон! Но я его раньше заметила!» Эти женщины, которые улыбаются губами, но не глазами, любят головой, а не сердцем, едят, не глотая пищу, всё ветер, всё пустота, ноль калорий гарантировано.
Он, внутренне весьма довольный, наблюдал за сценой, и тут Гортензия схватила его за руку и возбужденно вскричала: «Ты видел? Ты видел то, что видела я? Я придумала одну штуку, она вообще супер! Ничего не говори! Молчи! У меня появилась идея, она здесь, вот, вот…»
Она закусила испачканный чернилами палец, и Гэри опять захотелось ее поцеловать.
– Ой, нет! Она уходит!
– Ты о чем?
– У меня появилась идея… и фррр! Улетела.
– У тебя было видение? – насмешливо спросил он.
Гортензия с мрачным видом стояла на бордюре тротуара, кусая губы. Гэри взял ее за руку: «Пойдем, посмотрим афишу с программой Карнеги-холла».
– Нет, мне неохота. Я домой. Пока!
И она умчалась – плечи подняты, руки в карманах пальтишка от «Барберри», купленного на распродаже.
Он рвал и метал. Рычал от ярости. «Я отрываюсь от фортепиано, чтобы сопровождать ее на прогулке, а она убегает без лишних слов. Я ее лакей, дуэнья, челядь, холуй! Все, кончено, fi-ni-to!»
Он вошел в фойе концертного зала, полюбовался огромными настенными часами «Брегет» с системой турбийон, бордовым мрамором, круглыми светильниками, и гнев его мало-помалу рассеялся. Он попросил в кассе место в партере на концерт Раду Лупу. Шуберт, Сезар Франк, Клод Дебюсси. «Только одно место?» – спросила его, пробегая пальцами по клавиатуре компьютера кассирша, толстая негритянка в пластмассовых желтых серьгах. «Да, только одно». Она с душераздирающим звуком выдохнула в микрофон:
– Повезло вам, как раз одно и осталось, зато будет отлично видно!
Она подняла на него глаза и широко улыбнулась, аж серьги закачались. Он заплатил, сунул билет в карман. Вздохнул, предвкушая удовольствие. Раду Лупу великолепен, душа отдыхает, когда его слушаешь. Он выиграл для себя вечерок без скандала и кидания брокколи.
Дождь пошел стеной. Он нырнул в метро. «Осторожно, двери закрываются», – строго предупредил его глухой мужской голос в громкоговорителе.
«Вот с Гортензией точно нужно быть осторожным», – подумал он, открывая дверь ключом.
Гортензия, свернувшись клубком на диване, говорила по телефону с Младшеньким. Подергивала себя за волосы, накручивала пряди на палец. Гэри пошел на кухню, налил себе стакан кока-колы, взял пакетик с баварскими крендельками и присел на другом краю дивана.
– Помнишь историю про яблоко и стебелек? – говорила Гортензия в телефон. – Ну да, вспомни, стебелек выдерживает легкий цветок, а потом тяжелое яблоко, вес которого в тысячу раз больше. Ты же сам мне это рассказывал. И вот сегодня вечером я чуть не нашла то, что искала. Я была в шаге от открытия. Да, да. Стебель, цветок, яблоко, зеленое платье, желтое такси, мои платья. Но стоило мне протянуть руку, чтобы схватить идею, как она улетучилась. Меня это достало, Младшенький. Я топчусь на месте, ничего не могу придумать, не зарабатываю ни копейки, отложенные деньги все растаяли, как дым… Я болтаюсь и плесневею….
Она некоторое время слушала, что говорит ей Младшенький, потом воскликнула в ответ:
– Нет! Я не хочу зависеть от Гэри! Этого еще только не хватало! Быть содержанкой! Какой стыд! Может, еще пожениться и наплодить детей? Кошмар какой!
Гэри грыз крендельки и думал, что, в общем, не такой уж позор пожениться и наплодить детей. Может, не прямо сейчас. Но через четыре года? Ему будет двадцать восемь, Гортензии – двадцать семь. Они родят ребеночка, маленькую девочку, которая будет кидаться вещами, как мама. Он увезет ее в свой замок в Шотландии, будет гулять с ней по окрестностям, рассказывать безумнейшие истории о своих предках, чуть что хватавшихся за оружие. Гортензия подарит девочке маленький килт, а он – волынку, и… Он опомнился. Гортензия будет гулять с ребенком в парке вокруг шотландского замка? Невозможно. Она скорее удавится.