– Было, есть… – усмехнулся Пышкин. – Меня это не волнует. Если бы я это знал наверняка, то ее рядом со мной не было бы уже вчера. А так не будет завтра. Она сама уйдет, если я предложу в обмен за свою свободу машину с кожаным откидным верхом. Хотя я вроде и так свободен…
– Я не хочу говорить на эту тему.
– Так ты и не говоришь. Я немножко поразмышлял вслух, прости. А что касается тебя и меня, то…
– Постой, нет тебя и меня. Есть я и мой муж Коля. А ты сам по себе – свободен ты или нет. С кабриолетом или пешком. Но наша семья состоит из трех человек, и ты в нее не вписываешься.
– Зря ты так. Я ваш друг. Твой и Николая. Я мог бы про него многое тебе рассказать, но не буду, потому что друг. И сейчас стараюсь ему помочь, даже во вред себе.
– Как во вред себе? Если человек может помочь другу, но считает, что действует себе во вред, значит, никакой дружбы межу ними нет!
Пышкин резко поднялся и шагнул к Лене так стремительно, что она отшатнулась. Но Володя резко опустил поднятые было руки, повернулся к окну. Подошел к проему и выдохнул:
– Все не так! Я тебе хотел сказать, что делаю для Коли все невозможное. Ему светит много. Я готов даже надавить на руководство следственного комитета, рискнуть карьерой…
– Погоди! – остановила его Зворыкина. – Коля ни в чем не виноват, а ты не ради дружбы, а ради справедливости хотя бы…
Народный избранник отвернулся от окна и развел руки:
– Прости, но мне надо идти.
Произнес он это так устало, как будто его только что о чем-то попросили, а он был вынужден отказать.
Депутат вышел из комнаты, и Лена не пошла его провожать. Открылась входная дверь, беззвучно закрылась, щелкнул замок. Лена вздрогнула, потому что вдруг представила, как громко щелкает ключ в замке, запирая тяжелую тюремную дверь за человеком, для которого после этого звука нет прежней жизни. Зачем приходил Пышкин? Вряд ли за тем, чтобы поговорить о будущем Николая. Скорее всего, он явился проверить, насколько далеко она может зайти, желая помочь мужу. Поэтому завел разговор о ее фиктивном разводе, намекал на то, что знает кое-что неприглядное про своего друга и вынужден скрывать. Ложь! Он лжет так легко даже не потому, что политик, а просто так, зная, что все ему сойдет с рук, главное – результат. А цель у него одна, и эта цель, судя по всему, она – Лена Зворыкина. Печально даже не это, а то, что если и были какие-то надежды на то, что Пышкин сможет помочь, с ними придется расстаться.
Снова зазвонил мобильный. Телефончик лежал на столе, но она не хотела брать его в руки, полагая, что это Володя хочет объясниться, что-то добавить к тому, что он здесь наговорил. Но слышать его не хотелось. Звонок прервался и тут же зазвучал снова. Зворыкина все же подошла и посмотрела на экранчик. Ее вызывал Кадилов.
– Наконец-то! – произнес Максим Максимович. – Я понимаю, как тяжело после политика общаться с нормальным человеком, но выслушайте меня. Дело в том, что я в машине возле вашего дома, и уже изрядное время. Видел, как ваш приятель вышел из дома, как пообщался со своим водителем. Кстати, водитель у него весьма примечательный – ему никак не меньше тридцати, а выглядит как мальчик. Худенький, неспешный в движениях, но мимика почти отсутствует, как у человека, весьма осторожного и опытного… Вы заметили?
– Я не наблюдаю за чужими водителями.
– Вообще-то я уже поднялся и стою возле вашей двери. Мне позвонить или вы не хотите сейчас общаться?
Видеть не хотелось никого, но Лена подошла к двери, открыла ее. На пороге стоял Кадилов с большим букетом алых роз. Он перешагнул через порог, и Лену накрыл аромат дорогого парфюма.
– Я ненадолго, – произнес Максим Максимович, – на самом деле все, что хотел, уже сказал по телефону. А сейчас просто занес цветы, чтобы вам не было так грустно. Цветы ведь тоже живые существа, и они умеют сопереживать, сочувствовать и забирать часть душевной боли. Так что поскорее поставьте их в вазу.
Лена прошла на кухню, взяла вазу, наполнила водой, а за спиной в коридоре звучал почти счастливый голос Кадилова.
– Странно, что у Пышкина такой водитель. У всех более-менее значимых людей накачанные ребята, бывшие спецназовцы или что-то вроде, но обязательно с кобурой под мышкой, а у этого шофер – почти мальчик!
– Может, Владимир хочет выделиться, хочет показать, что не заботится о своей безопасности, – сказала Лена, опуская розы в вазу.
– Тут что-то другое. Мне кажется, есть что-то, их связывающее. Пышкин на моих глазах проделал путь выпускника технического вуза, получившего диплом, а не профессию, случайно попавшего в офис небольшой партии и включенного в партийный список. На партию никто не ставил, но она прошла в Думу. Тогда же он устроился на заочное отделение факультета политологии и, надо сказать, блестяще воспринял полученные знания, потому что на следующих выборах он был в политсовете уже другой партии.
– Я все это знаю, – устало произнесла Лена.
– Не сомневаюсь, – кивнул Кадилов, – но он был и пока что остается каким-то ущербным. Он из провинции. Знаете, кто был его отец?
– Известная личность?
– Как раз наоборот. Он мне рассказал, что его отец был пустое место, но любил всех поучать, за что неоднократно был бит приятелями. Возвращался с синяками домой и вымещал все на жене. А та терпела, не кричала, только шепотом просила сына отвернуться и не смотреть. Вполне вероятно, что подобные воспоминания заставляют нашего приятеля двигаться вперед и вверх. И зайти он может далеко. Ему только сорок лет.
Лена вошла в комнату и поставила вазу на стол. Следом вошел Максим Максимович. Он посмотрел на чемодан и продолжил:
– У всех диктаторов был комплекс неполноценности. У всех проблемы в детстве: избиение отцом-пьяницей, как у Сталина, или отец, который за жестокостью и унижением сына скрывает свои сексуальные наклонности – так было у Гитлера. Наполеон был презираем женщинами, и Жозефина, с кривыми зубами, с несвежей кожей и с ее плохой репутацией, дала ему уверенность в себе вместе с раскованностью в постели. Их связь, а потом и женитьба подарили Франции лидера нации. А ведь император мог быть и другим – вроде Тиберия, который на острове Капри, где стоял его дворец, лично сбрасывал со скалы своих политических противников, этому злодею по всей Европе для сексуальных утех подбирали красивых детей обоих полов…
Кадилов замолчал и посмотрел на Зворыкину.
– Вы так хорошо излагаете, – сказала Лена, – почему бы вам самому не записывать свои мысли? Книга получилась бы.
– Увы, нет времени. Но я все это говорил не к тому. Просто наш общий знакомый депутат – такой же неполноценный, как и большинство примазавшихся к власти людей, возомнивших себя политиками. Он был моим пациентом… Так мы с ним и познакомились. Он был закомплексован до крайности. А потом, когда понял, что женщины – это такие же земные люди, начал отрываться, да так…
Слушать это было невыносимо. Лена попробовала остановить Кадилова, но Максим Максимович, словно не замечая этого, начал говорить громче.