Я пришел первым, уже умытый и с почищенными зубами, Леонтия же, скромная, как монашка, появилась на кухне с опущенными глазками и жарким румянцем на щеках.
Мама взглянула встревоженно, а она подошла к ней и с самым виноватым видом склонила голову.
– Ой, – прошептала она стыдливо, – простите…
Мама спросила встревоженно:
– Что случилось, милая?
Леонтия прошептала совсем несчастным голоском:
– Я вам простыню испортила.
Мать спросила испуганно:
– Как это… что стряслось?
Леонтия совсем потупила глазки, дальше некуда, сказала стыдливым шепотом:
– Ваш сын… я не смогла устоять… ночью увлек меня в свою комнату и… в общем, я теперь женщина. Надеюсь, не забеременею, мне через месяц в восьмой класс…
Мама охнула, бросила на меня огненный взгляд.
– Евгений!.. Как ты посмел?
Леонтия сказала тоненьким жалобным голосом:
– Не ругайте его. Что случилось, то случилось. Я не могла устоять против его бурного натиска, так что это и моя вина. Девушка должна сама беречь свою девственность от мужских посягательств, но я вот не уберегла, так что сама виноватая, как всегда у нас, женщин.
– Как он мог, – проговорила мать в панике, – он же такой скромный!
– Вот-вот, – подтвердила она, – мне тоже таким казался все годы, что встречаемся! Другие сразу под юбку лезут, а он никогда… только сиськи давил больно, но я ж виноватая, что они еще маленькие!. Потом отрастут, у моей мамы были большие. А теперь вот усыпил мою бдительность и… в общем, я недобдила.
Мать обняла ее, Леонтия с готовностью прижалась к ней, такая тоненькая и жалобная, что даже мне стало чуточку жалко этого брехливого лисенка.
– Пойдем, милая, – сказала мать жалостливо, – я помогу тебе.
– Только не ругайте его, – сказала она жалобно, – я теперь его, а он, выходит, мой, так что я должна его защищать… даже от свекрови…
Я проводил их обалделым взглядом, а отец, что слушал с порога, подошел и сказал тихонько с укором:
– Как же ты так…
Я развел руками.
– Да само как-то вышло.
– Понимаю, – произнес он тихо, – хотя это «само» обычно подстроено. Пришлось доказывать?
– Да, – согласился я виновато. – Мы же, мужчины, всегда доказываем, а им доказывать не надо, дуры и так счастливы. Но мы чересчур чувствительные, вдруг подумают, что не можем… Вот и…
Он сказал с сочувствием:
– Доказал?
– Да, пару раз… Нет, три.
Он поморщился.
– Зачем? Для нее это травма.
– Так доказывал же, – сказал я, оправдываясь. – А то подумает, что больше не могу. Мы же нежные и чувствительные, это женщины толстокожие, как крокодилы, а мы все почти поэты в душе. В глубинах души. У нас же большие души, там все поместится. Потому женщинам все как с крокодила вода, а мы страдаем по всякой ерунде, если даже в Африке птичка прищемит лапку.
Из столовой раздался голос мамы:
– Все-все, завтрак на столе!.. Не задерживайтесь!
Отец вздохнул.
– Пойдем. Теперь что-то да изменится.
– Справимся, – заверил я. – Нас не переиграть.
– Да? – спросил он с сомнением и вздохнул.
За столом Леонтия почти не поднимала на меня взгляда, стыдливо краснела, блин, да как это они делают, это же всю систему кровоснабжения нужно брать под контроль, суперспособность, а она запросто, то туда румянец пошлет, то туда… то-то ночью иногда просто обжигало в какие-то важные моменты.
Мама сказала строго:
– Женя, кушай омлет, тебе полезно! Ты что-то худой совсем.
– Вчера был толще, – поддержал отец, то ли намекает на что-то, то ли бездумно поддерживает супругу, мою маму попробуй не поддержи, – и вон фруктовый коктейль выпей, там калории и что-то еще странное, однако нужное, если почему-то верить Минздраву.
– Да, – сказала и Леонтия рассудительным голоском, – слушайся, что родители говорят, они лучше знают.
– Чего вдруг? – буркнул я.
Она сказала важно:
– На их стороне и опыт, и мудрость, да и знают тебя с пеленок… А я буду с ними советоваться, чем тебя кормить… можно, правда?
Мама просто растаяла, ответила нежнейшим голосом:
– Да, милая, конечно же, мы тебе во всем поможем!
– Да, – сказал и отец, потому что от него явно требовалось, – да, конечно, поможем. Можешь рассчитывать на нас. Всецело. Ага, точно.
Леонтия умело нарезает фигурно испеченную баранину и заботливо перекладывает на мою тарелку, сама же клюет, как мелкая птичка, то ли в самом деле нет аппетита, то ли показывает, что кормить ее будет дешево.
Не поднимая от тарелки взгляда, она сказала рассудительно:
– Ваш Женя – моя первая любовь. Надеюсь, когда-то остепенится, набегается и женится на мне, а я буду такой хорошей, такой послушной, такой верной и правильной…
Я взглядом сказал ей, чтобы не переигрывала, мои родители не обязательно дураки, раз уж хорошие люди. Хорошие вовсе не синоним тупизны, хотя, конечно…
Мама сказала растроганно:
– Милая, но тебе еще школу нужно закончить, потом вуз… Много воды утечет!
Леонтия сказала пламенно:
– Но я всегда его буду любить! Он самый лучший на свете. Я буду стараться расти быстрее.
– А брачный возраст разве не повысили? – спросил отец. – Сразу на пять лет?
– Это пенсионный сразу на пять, – поправила мама. – А для брака добавили всего три. Так что вам еще не скоро, дорогие мои.
Она сказала твердо:
– Я дождусь!..
Я торопливо допил кофе и, поставив чашку, быстро поднялся.
– Ну все, мне пора!
Леонтия моментально вскочила, но ничего не сказала, пока не выскочила за мной на крыльцо, а там злобно прошипела:
– Ты что, уже бросаешь? Сразу же после брачной ночи?
– Слушай, малолетка, – сказал я, – если хочешь, подброшу тебя по дороге малость. Но только не пищать и не чирикать. Я рыб люблю, поняла?..
Она вскрикнула:
– Как скажешь, милый!.. Молчу, как целая стая рыбов. И в дороге не хрюкну.
– Рыбы булькают.
– И не булькну!
Ее роскошный «Архейдж» сорвался со стоянки, как застоявшийся конь, буквально в прыжке оказался перед нами у ступеней.
Леонтия с улыбкой превосходства указала мне кивком на правое сиденье.
– Нет, – ответил я кратко, – едем в моем.