– Эй, – кричу им, – так нечестно. Я тоже хочу к вам.
– Ой, а ты откуда взялся?
Упс. Я, конечно, умею быть видимым – для бодрствующих и спящих людей, для собак и кошек, для деревьев, для рек, для домовых и русалок, для камней и огней, для бабочек, звезд и облаков, и для ветров тоже, чем они хуже прочих. Но чтобы меня увидели, приходится прикладывать отдельное усилие. Мне не лень, просто я часто забываю, поскольку Нёхиси видит меня и так, а всех остальных вижу я сам, и этого, как правило, достаточно.
Но не всегда.
– Я тут все время сидел, – говорю я ветру. – Извини, что не сразу с тобой поздоровался.
– Я не знал, что мы тут не одни, – смущенно бормочет ветер. – А то ни за что бы не заплакал!
– Мы с ним вместе, – объясняет Нёхиси. – Поэтому все равно, сколько нас – один или двое. Скажи спасибо, что не семеро, а то представляешь, как бы мы сейчас галдели, расспрашивая тебя?
– Он был такой… Такой прекрасный! – завывает ветер по имени Вардарак. И, похоже, снова начинает рыдать, по крайней мере, мои штаны внезапно становятся сырыми, как будто я полдня гулял в них под моросящим дождем.
– Такой прекрасный! – повторяет ветер. – Голова золотая-золотая, а руки большие и горячие. И голос! Самый красивый голос на свете. Я бы слушал и слушал.
Ну надо же. В голову не приходило, что ветер может вот так взять и влюбиться в человека. По уши! И с первого взгляда. Главное, совершенно непонятно – вот ты влюбился, и что потом? Что с этим делать? В смысле, как действовать? Чего желать? Как вообще в данном случае может выглядеть близость, к которой, по идее, влюбленным свойственно стремиться? Все-таки ветры и люди – существа совсем разной природы. Или нет?..
– С юными ветрами такое часто случается, – говорит мне Нёхиси. – Они не то чтобы принимают желаемое за действительное, скорее невольно путают свойственное некоторым людям внутреннее движение с перемещениями воздушных потоков, и их можно понять, процессы действительно сходные.
– Ууууууууууу! – горестно подвывает наш ветер. – Уууууууу!
Вот влип бедняга.
– Такой прекрасный! – твердит он. – И сам меня сюда позвал!
– Как это – позвал? – хором спрашиваем мы с Нёхиси.
Как-то привыкли, что таких гостей можем приглашать только мы сами. И стараемся не особо злоупотреблять своим положением. Если звать к себе всех, кто нам понравился, в этом городе слишком быстро воцарится хаос, недостаточно уютный даже для нас самих. Об остальных жителях и говорить нечего.
– Он сказал: «У меня закончился отпуск, я уезжаю домой, а ты давай, прилетай ко мне. Ты же ветер, тебе даже билеты не надо покупать». И я полетел. И прилетел! Но он мне совсем не обрадовался. Сказал: «Что за чертова холодрыга, когда это уже закончится». И окно закрыл! Словно это не я, а какой-нибудь нахальный Биз [26] , сующийся ко всем без спроса. Уууууууууу!
– Обычная история, – сердито говорю я. – Люди совершенно безответственно обращаются со словами. Даже наедине с собой переиначивают их смысл. Привыкли врать, как дышать. И простая, понятная фраза «приходи в гости» внезапно перестала быть настоящим приглашением. Вместо этого она теперь означает: «Я – хорошо воспитанный человек и очень стараюсь быть милым, хотя видеть вас всех уже не могу. Надеюсь, вам не придет в голову принять мою вежливость за чистую монету и заявиться в мой дом».
– Да ладно тебе, не ворчи, – улыбается Нёхиси. – В нашем случае все гораздо проще: люди обычно не знают, что ветры прекрасно понимают их язык. Поэтому говорят с ними просто так, для собственного удовольствия и от избытка чувств. Но все-таки не с целью обмануть. Я думаю, дело не в том, что твой друг тебе не рад, – говорит он ветру. – Беда в том, что он тебя не узнал. И, честно говоря, вряд ли узнает.
– Ууууууууууу!
Мои штаны уже впору выжимать. Из этого можно заключить, что наш ветер рыдает навзрыд. Бедняга. Надо же так влипнуть.
– Это горе – не беда, – говорит Нёхиси. – Сегодня поплачешь, завтра забудешь, а послезавтра появится кто-нибудь еще. Кого-кого, а очаровательных странников с золотыми головами и сладкими голосами на твой век хватит. Гораздо хуже другое. Всякий ветер должен дуть дома. В чужих краях вашему брату быстро делается не по себе. Это как ребенка в чужой город увезти и бросить там на улице. Сперва ему будет интересно, потом он захочет есть, потом – спать. И вообще к маме. Только вместо мамы у всякого ветра его земля. И его море. И все остальное, что способствует его рождению.
– Дааааааа! – воет ветер. – Мооооооре! Мне надо на море! Я всегда дую в сторону моря! А когда нет моря, я не знаю, куда дуть! И откуда дуть, я тоже сразу не знаю. Так я совсем утихну и пропаду.
Вот ведь незадача. Чего-чего, а моря у нас нет. Ближайшее в трехстах километрах. А здесь – только две реки. Но это совсем не то.
Нёхиси смотрит на меня.
– Выручай, – говорит он. – На тебя вся надежда.
– Но у нас нет моря, – отвечаю я.
– Знаю, что нет. Но это бесполезное для нас знание. Сейчас нам надо, чтобы море было. А ты лучше всех умеешь хотеть.
Это, кстати, чистая правда.
Я умею хотеть так страстно, что зачастую сам не выдерживаю силы собственного желания. Оно рвет мне сердце на части – не фигурально выражаясь, а натурально рвет, так что потом приходится зашивать. Даже думать не хочу, сколько ниток уже из него торчит, всех цветов радуги, в таком деле очень важно правильно подобрать оттенок, если все совпадет, штопка будет держаться вечно, а если нет, начинай сначала. Как же я это не люблю!
Я вообще терпеть не могу рукоделие, как и все прочие житейские хлопоты, и боль мне совсем не нравится, хотя многие находят в ней удовольствие; по крайней мере, так говорят. Поэтому в идеале мне лучше бы не хотеть ничего, никогда. Это, конечно, невозможно, но я очень стараюсь. Иногда целых три дня кряду вообще ничего не хочу.
– Сам видишь, ребенку надо домой, – говорит Нёхиси. – А его «домой» – это дуть в сторону моря.
– Эгейского, – напоминаю я.
– Вот это как раз все равно. Все моря – одно. Один раз дунул, и уже дома.
Ну да, да.
– Ладно, – говорю я. – Пошли.
До улицы Субачюс отсюда совсем недалеко. Подняться на холм и, считай, уже пришли. Вот она.
По дороге ветер ведет себя смирно, только перед разноцветными рекламными листовками не может устоять, гоняет их по молодой, редкой еще траве. И жадно читает надписи. То и дело спрашивает:
– А ночной клуб – это что? А как там веселятся? И им нравится? Вот бы хоть одним глазком посмотреть!