— Присядь, — попросил Себастьян. И Яславу подвел к кровати, что возвышалась посреди комнаты помостом. Балдахин провис брюхом старой суки, и клочковатой шерстью на нем глядятся куски паутины. — Пожалуй, — Себастьян потыкал в кровать пальцем, — не самое лучшее место… но сомневаюсь, что найдется другое. Лучше уж козетка.
Та просто грязна.
И кресло.
И камин, что глядится каменной пастью диковинного зверя. Оскалился клыками решетки, уставился бельмяными глазницами шаров из лунного камня… такие прежде использовали для гадания.
— Гроза закончится, и мы уйдем. — Себастьян подошел к окну, надежно заколоченному.
— Уйдем? — Евдокия обняла себя. — Мы ведь искали встречи с… ней…
У этой женщины не было имени.
Точнее, было, имена есть у всех, но она его спрятала, а может, выбросила за ненадобностью. К чему имя, когда есть титул, почти как королевский, и даже больше.
Хозяйка Серых земель.
— Искали. — Себастьян потряс решетку, верно прикидывая, сумеет ли вырвать ее в случае необходимости. — Но, дорогая моя кузина, это еще не значит, что встречаться мы будем здесь.
— Почему?
— Потому, Дуся, что это место мне не нравится. Это первое. Второе. Потому, что нельзя поступать так, как желает того твой противник. Неразумно сие. Понимаешь? Здесь она будет чувствовать себя хозяйкой.
— А там?
— А там — не знаю… была б она и вправду Хозяйкой, мы бы так далеко не зашли. Поверь, это место куда сложней, чем ей представляется…
Он сел у козетки.
— Отдохните, девочки… постарайтесь хотя бы… завтра будет сложный день.
— А сегодня?
— А сегодня — гроза, — ответила за Себастьяна Яська. — Грозы здесь опасны… не только для людей.
Эмилии не спалось.
Она была голодна, но отец запретил трогать гостей… разозлится… всенепременно разозлится, но в доме так давно не появлялись люди. И тех девок, которых кузену разрешали оставлять для семьи, давно уже не хватало на всех. А Эмилии, как самой слабенькой, и вовсе перепадали сущие крохи.
Как жизнь продлить…
Но разве ж это жизнь?
Вечная молодость. Вечная красота… дорогая тетушка сдержала слово. Уж сколько лет минуло, а Эмилия все так же прекрасна… правда, дорогая тетушка ничего не говорила о цене…
Разве Эмилия согласилась бы?
И злость исказила черты Эмилии, содрав маску человеческого лица. Ладонь скользнула по стене, сухие пальцы впились в эту стену, раздирая, вымещая ярость на доме, что давно стал тюрьмой.
Разве о такой жизни она мечтала?
И Зигфрид… ей обещали, что Зигфрид останется жив… снова не обманули, только забыли сказать, какой разной бывает жизнь… сама виновата, влюбленная глупышка.
А дом молчит.
Матушка забылась пьяным сном. В вино ей давно добавляют настой из опиума и мандрагоры, который погружает ее в забытье. Эмилия даже завидует…
Генриетта заперлась в подвале. Беснуется. Ей Эмилия не завидует нисколько, потому что сестрица глупа, если думает, будто верная служба ее спасет… отец молится… только и умеет, что взывать к богам, которые давным-давно оглохли. Иначе почему не отозвались за столько-то лет?
Ах, как все обыкновенно, скучно… разве что голод… голод требовал нарушить запрет. Накажут? Пускай… она ведь говорила, что ей не хватает, а последняя девка и вовсе чахоточною оказалась. Что с такой поимеешь, окромя полной душевной тоски?
Нет… она ведь не до смерти. Просто возьмет малость… чтобы не умереть… и тогда, быть может, папенька разрешит выйти… к границе… на границе полно людишек, которые мнят себя слишком умными, чтобы стать чьею-то жертвой, как тот глупенький улан…
Эмилия вздохнула. И облизнулась.
Сладким был… жаль, худосочный… в будущем она подберет кого-нибудь более упитанного… а если… мысль заставила замереть.
Конечно!
Как это прежде в голову не пришло… братец ищет себе невест? А Эмилия чем хуже? Ей жених надобен… один, а потом второй… и главное, чтобы со свитой… если со свитой брать, то еды хватит надолго, и не одной Эмилии.
Она, в отличие от некоторых, про родичей не забывает.
Ложь, конечно, будь ее воля, забыла бы… ушла бы и не оглянулась, потому и не пускают. Накинули поводок на шею, того и гляди, затянут удавкой.
Ах, если бы все иначе сладилось…
Дом вздохнул вместе с хозяйкой.
А после заскрипел, протяжно так, небось тоже утомился столько-то лет не то жить, не то нежить… Она рассмеялась глупой этой шутке и, замерев перед зеркалом, крутанулась на пальчиках. Хороша ведь! И могла блистать не только в этом захолустье, в самой столице, при дворе королевском… говорят, тот двор весьма себе вольными нравами отличался.
Нет, ей бы хватило Зигфрида… она ведь его любила… кажется…
Эмилия разглядывала себя в зеркале придирчиво, пытаясь вспомнить, что же чувствовала, но в нынешнем ее состоянии из всех чувств, каковые только возможны, остался лишь голод.
Проклятье!
…и снова вздох.
И шепот, такой близкий-близкий… и будто бы прикосновение к волосам, нежное, на грани почти. Вздох в шею.
— Эмилия…
Нет никого.
А мертвое сердце колотится. Испугалась? Боги немилосердные, да кого ей-то бояться? Тот улан, когда понял, что вовсе не девица в беду угодила, но сам он, вздумал обороняться. Из револьверу шмальнул, да в самый живот. И туда же саблею ткнул… платье только попортил, а у Эмилии платьев не так чтобы много. И хоть надоели за прошедшие-то годы, но и новым взяться неоткуда… нет, ежели по нынешней моде, то братец привезет, да только мода эта Эмилии была не по вкусу.
Девки братовы в платьях гляделись уродливыми.
Да и не только в модах дело, в самом мире, что спешил меняться, не испрося на то Эмилиного согласия. И чудилось, что пока она прежняя, то и какая-то часть мира тоже… и значит, не так уж много времени прошло.
— Эмилия. — Шепоток теперь был отчетлив.
Она обернулась.
По-прежнему никого. Пуст коридор, темен.
Свет ей не надобен, без света даже лучше, однако…
— Зачем ты так поступила, Эмилия? — Теперь она узнала голос, который не слышала уже несколько столетий.
— Зигфрид?
— Кем ты стала?
— А ты? — Она все же сумела заметить не столько его, сколько размытую тень, будто слепое пятно на глазу.
— Я человек.
— А я нет! — Эмилия вскинула голову. Хотелось бы думать, что примерещилось ей, но теперь она чуяла близость… жениха?
Не жениха.