19
Соня думала, что такие столовые бывают только в старых фильмах об аристократах. Вот так сидят нарядные люди за огромным столом, а на нем понаставлены букеты и фарфор, а вокруг дамы в бриллиантах и мужчины в смокингах. Но это в кино, а на самом деле кто устраивает такие обеды? Да никто.
Но Афанасьев устроил. Конечно, никаких умопомрачительных бриллиантов, никаких смокингов, просто собралась компания людей за большим столом, но есть цветы, фарфор и белоснежные салфетки, к которым даже прикоснуться страшно, и серебряные приборы блестят. Соня рассматривает замысловатый узор на вилках и думает, что ни за что она больше не станет участвовать в подобном мероприятии.
А в остальном обед как обед, Машка приехала, да Илья с Мишкой. И доктор Оржеховская, и Влад. Дариуш сидит в самом конце стола, и вид у него очень бледный. Смерть Татьяны подкосила его. Дариуш, видимо, единственный, кто искренне сожалеет о Таньке-Козявке, больше никто.
Профессор Огурцова сидит во главе стола и чувствует себя как рыба в воде. Она привыкла к большой аудитории, ей всегда есть что сказать. Соня смотрит на нее и думает о том, что старуха осталась последней из первого поколения дачников Научного городка, последняя из поколения настоящих ученых-фанатиков, для которых существовала только наука.
Но, видимо, не все для нее измеряется интересами науки.
– Надеюсь, все присутствующие знают, для чего мы собрались. – Огурцова обвела собравшихся цепким взглядом. – Есть некоторые обстоятельства, их нужно принимать в расчет. Скажу сразу: мне очень жаль. Я никогда не одобряла этого и не думала, что все зайдет настолько далеко, но прошли годы, и я решила, что эта история похоронена, ан нет. Что ж, справедливо.
– Да о чем вы толкуете, Лариса Максимовна?! – Маша встревоженно оглянулась по сторонам. – Ничего не понимаю.
– Что ж, тогда начнем. – Огурцова откашлялась и выпила воды, словно готовясь читать лекцию. – Я попрошу меня не перебивать, вопросы задавать после лекции. Ну то есть после сказанного. Итак…
– Прошу прощения за опоздание.
Реутов и Виктор Васильев, запыхавшиеся и разгоряченные, вошли в столовую и встали у дверей, как опоздавшие студенты. За ними проскользнула Анжелика, она, оглядевшись, тут же нашла себе стул и придвинула его ближе к Соне, а полицейские остались топтаться в дверях.
– Майор Реутов и капитан Васильев, с вашего позволения.
– Садитесь, молодые люди. – Огурцова кивнула, поморщившись, словно это и вправду студенты, прервавшие ее. – Анжелика, ты все так же дурно воспитана. Что ж, начнем.
Афанасьев смотрит на Соню. Он понимает, что мир, который она тщательно выстраивала вокруг себя много лет, сейчас окончательно рухнет и разлетится на мелкие кусочки. Она и так в последние дни много пережила, но сейчас вынуждена будет слушать о вещах, которые разрушат остатки ее прежней жизни. И он не может ее защитить.
– Профессор Шумилов разрабатывал вещество, которое влияло на внутриутробное развитие плода. – Огурцова нахмурилась. – Эти разработки велись давно, спецслужбы и оборонное ведомство всегда искали формулу получения идеального солдата – выносливого, с высоким интеллектом, с выдающимися внешними данными. Эти разработки ведутся до сих пор, в нацистской Германии занимались подобными очень эффективно, так что никакого нового направления Иван Николаевич не открыл, но его работа все-таки дала определенные результаты. Я знаю, что многие из вас сидят и думают, какое вы имеете к этому отношение. Я скажу: самое прямое. Елизавета, Дариуш, Татьяна, Софья, Михаил, Илья и Мария – это результат селекции, результат применения препарата, формулу которого вывел Шумилов. Предвижу вопросы и скажу сразу: препарат вводился беременным без их ведома, этим занимался профессор Оржеховский, и вначале казалось, что это успех. Выдающиеся внешние данные были налицо. К сожалению, у Елизаветы был диагностирован аутизм, но вначале это не связали с применением препарата, ведь остальные дети были на первый взгляд здоровы. Со временем тревогу забил профессор Миронов, выдающийся психиатр. В то время об аутизме и его проявлениях знали мало, но Миронов был очень талантливый врач, и одним из направлений, по которым он работал, являлся как раз аутизм. Наблюдая за своим внуком, он заметил симптомы, которые заметил и у остальных детей Научного городка, кроме брата и сестры Яблонских и Владика Оржеховского. Мать Яблонских во время беременности не наблюдалась у профессора Оржеховского, а Владик был его внуком. Сопоставив факты, Миронов пришел к Оржеховскому, и Станислав Сергеевич был вынужден признаться, что – да, принимал участие в разработке препарата для беременных, который влияет на определенные группы генов, те выделяют некие вещества, заставляя плод развиваться определенным образом. И препарат он колол всем своим пациенткам. Профессор Оржеховский понятия не имел, что так взволновало Миронова, пока тот не ткнул старого дурака носом в очевидные вещи: все дети, получившие внутриутробно препарат, страдают синдромом Аспергера в той или иной степени. Да, они красивы, умны, способны обучаться самостоятельно – и тем не менее у каждого из них есть синдром Аспергера.
– Что?! – Маша привстала, побледнев. – А мои дети?!
– Я не врач, я химик. – Огурцова покачала головой. – Но вряд ли твои дети получили от тебя твою болезнь, ведь мутация была вызвана искусственно. Хотя, безусловно, мутация генов – это… ну, надо будет посмотреть. Все вы трудно сходитесь с людьми, не испытываете привязанности ни друг к другу, ни к родным так, как это бывает у остальных людей. Может, ваши дети – исключение. Все вы обладаете замечательным интеллектом, даже Софья, получившая наименьшую дозу препарата. Все вы имеете выдающиеся внешние данные, и все вы – социопаты в той или иной степени. Моя покойная внучка была социопаткой в самой тяжелой форме. Но, так или иначе, каждый из вас, получив внутриутробно разные дозы препарата, приобрел и определенный набор качеств. То есть эти негодяи испытывали дозировку, и крыс им было недостаточно. Грызуны не давали явных признаков, ведь как можно определить, красивая крыса или нет, об интеллекте вообще молчу. Самую большую дозу получила Елизавета. Результат мы все знаем – аутизм в тяжелой форме. Но, как оказалось, она использовала не десять процентов мозга, а тридцать. Елизавета была в своем роде гением – но гением, запертым в сумерках своего мозга, который никак не контактировал с действительностью.
– Как он мог! – Анжелка вскочила, взмахнув рукой с ярко-красными ногтями. – Профессор Оржеховский, он же был хороший человек, как же он мог!
– И хорошие люди ошибаются. – Огурцова отпила из стакана и откашлялась. – Иван умел манипулировать людьми. Его собственные дети его разочаровали. Он был талантливым ученым, харизматичной личностью, а на его детях природа отдохнула, они абсолютные посредственности, даже Николай. И, глядя на них, Иван думал о том, что если можно вывести новый сорт пшеницы с нужными качествами, то и человека тоже можно. Идея, повторюсь, не новая. И он привлек к работе Оржеховского, который защитил диссертацию по проблемам репродуктивного здоровья женщин, и меня – я же химик. Конечно, неофициально. Я понятия не имела, что два старых дурака договорились испытать препарат на людях, но Оржеховский все-таки не назначил его собственной дочери, а вот Иван оба раза заставлял невестку принимать его. Наталья все знала, единственная из всех. Думаю, от этого она и заболела шизофренией. Ума она была невеликого, душонка тоже жиденькая, вся ее ценность состояла в смазливой мордашке да отсутствии родственников. Когда у Лизы диагностировали аутизм, Наталья, конечно же, поняла, откуда эта напасть. Когда ее заставили сохранить вторую беременность, она отказывалась принимать препарат, и где-то месяце на пятом Иван усыпил ее и вколол вещество, он делал это несколько раз. Ему было интересно, что получится, если дать препарат на таком сроке.