– Откровенно говоря, да.

– И ты не отошлешь меня через час-другой?

– Можешь переночевать.

– Быстро же ты управляешься.

– Итак, имя?

– Я же сказала – Никак.

Он взглянул на нее, положив руки на колени. Под глазными прорезями маски его взгляд был настороженным и встревоженным. Наконец, после долгой паузы, с его губ сорвался тихий смех.

Он выставил ее, став на время одним-единственным человеком.

Она покончила с собой.

Затем он, запутавшись в собственной персоне, сражается за то, чтобы стать единым в тысяче лиц, каким он некогда был и едва не терпит поражение.

IV группа фрагментов – нисходящая спираль

Первоначальный конспект и пространное повествование Брэдбери указывают на то, что нарастающий разлад Латтинга с обществом в конце концов приведет к осложнениям с полицией, судебным разбирательствам и психологической экспертизе. Два восстановленных из папки с «Масками» фрагмента намечают первый этап его пути к самоуничтожению.

В обоих отрывочных эпизодах незнакомец в маске позаимствован из первоначального повествования, в котором «раскрывается внутренняя жизнь его ближайших друзей». Как предопределяет Брэдбери в плане романа, главный герой теперь сталкивает незнакомцев «на улице, на работе или в своей гостиной с их собственными образами и подобиями», преследуя более углубленную культурную цель: «он открывает им глаза на роль, которую они играют в мире». Эта игра представляет собой большую опасность, и ее последствия (тюрьма или психлечебница) навсегда лишат его тысячи лиц.

В первом фрагменте он вызывает негодование полиции, выдавая себя за «прокалывателя воздушных шариков» и «подрывателя мыльных пузырей», дабы развеять культурные иллюзии, которые делают жизнь в данном обществе более или менее переносимой. Затем он преднамеренно вызывает раздражение женщины в автобусе, отказывая ей в пустяковой беседе, которую она надеется завязать с потенциальным воздыхателем. Он высмеивает ее невежество в вопросах искусства и литературы, вплоть до того места, где фрагмент обрывается в конце третьей страницы. Но его слово в защиту великих писателей, композиторов и философов неубедительно и лишено вдохновения, так как он знает, что эти сокровища уже ускользнули из общественного сознания.

Во втором фрагменте встречается аналогичный эксперимент с нонконформизмом. Человек в маске снова арестован за нарушение общественного порядка посредством ношения маски в общественном месте. Он призывает полицию к ответу за отказ признать, что все сильные мира сего тоже ходят в масках, только менее осязаемого характера; тогда начальник смены заключает его под стражу для проведения психиатрической экспертизы. Владелец масок быстро надевает маску, вызывающую жалость и сострадание, и показывает, что еще не забыл «правила игры», вводя в заблуждение психиатра, после чего тот его отпускает.

Оба фрагмента отличаются тональностью и замыслом, позволяющими датировать их 1947–1948 годами, когда Брэдбери сочинял рассказы, вершиной которых стал роман «451 градус по Фаренгейту». В этих фрагментах «Масок» общество зачитывается лишь бульварной литературой да рекламой, а его культура вынуждает человека формировать личность, «наиболее приспособленную к извлечению выгоды».

МАСКИ

Полицейский оказался весьма обходительным.

– Вам следует немедленно удалиться, – сказал он.

– Я попытаюсь.

– Вам придется приложить побольше усилий.

– Я же сказал, попытаюсь.

– Ладно, я подожду.

– Задержать его, – велел полисмен.

– С какой стати? – полюбопытствовал я.

– Вы возмутитель спокойствия, – ответствовал полисмен.

– Чье же это спокойствие я возмутил? – говорю я. – У меня есть адвокат; я вас засужу. Вам придется меня отпустить – нету такого закона, на основании которого вы можете меня задержать.

– Вы недоумок – это уже достаточное основание! – возопил капитан.

– Докажите! – потребовал я. – Вы должны доказать, что я опасен, чего на самом деле нет и в помине; вы должны привести опекуна – родственника или супругу, чтобы поместить меня в лечебницу, а у меня нет ни жен, ни опекунов. Откровенно говоря, капитан, вы мне отвратительны, и люди мне отвратительны! И я не знаю, что вы можете сделать, чтобы избавить меня от отвращения.

– Род занятий?! – гаркнул капитан, приготовившись марать бумагу на законном основании.

– Прокалыватель воздушных шариков, – ответил я.

– Настоящий род занятий! – не унимался полисмен.

– Подрыватель мыльных пузырей, – сказал я.

– В последний раз спрашиваю – род занятий! – Его лицо раскалилось докрасна.

– Угрызатель совести, – сказал я и кивнул.

– Тоже мне умник выискался, – сказал он.

– I.Q. 120, – сказал я, – неплохо, но и не блестяще.

– Убирайтесь отсюда! – выпалил он.

– Убираюсь сей же час, – пообещал я. – Bon soir.

На побережье он сел в поезд и устроился возле миниатюрной женщины, которая источала грошовое благоухание, своим происхождением обязанное синему флакончику с пластмассовой крышечкой.

– Вы не подскажете, где находится Виндвард-авеню? – спросил он наконец, спустя многие мили путешествия и раскачивания из стороны в сторону.

– Я покажу вам, – ответила она. – Я там выхожу.

– Я еду туда на вечеринку, – сказал он.

– Я так и подумала, глядя на вашу маску, – сказала она.

– Вы тоже на вечеринку? – полюбопытствовал он.

– Нет, просто домой.

– Устали после работы? – спросил он.

– Целый день в «Вестерн юнион», – ответила она.

– Да, это утомительно, – согласился он.

Поезд описывал дугу.

– Подъезжаем к Виндвард-авеню, – сказала она. – Приехали.

Она встала; он последовал за ней, и они вышли на платформу, где остановились под одним-единственным фонарем.