На похоронах тела нет. Только маски, аккуратно уложенные в коробочки. Их сжигают, и дым вылетает в трубу.
«Это крайне опасно, и, разумеется, Вы не захотите подвергать меня опасности или увечью. Приступайте к работе, не медля, но, как всегда, прилежно. Все должно быть превосходно».
Так проходил июнь, и время от времени Латтинг невольно ощущал, как это новое чувство в нем росло, разрасталось, норовило выйти наружу, проявиться, искало выхода и не находило, загнанное внутрь, ширилось, возрождалось, преумножалось, выплескиваясь через край. Июнь прошел в ужинах и восхитительных мимолетных вечеринках для горстки приглашенных. Он призывал гостей явиться, не мешкая.
– Алло, Роби? Заходите сегодня ко мне с Элен. Договорились? Ты настоящий друг!
И они заходили. Кто бы посмел отказаться: сам Латтинг приглашает! Виделись с ним изредка, а когда виделись – гадали, в каком обличье он предстанет на сей раз. Он мог войти в любой образ, явиться в доселе неведомом обличье. Они приходили, готовые к тому, что через полчаса их выдворят. Он похлопывал их по плечу, пожимал руки, прикасался к дамским подбородкам, раскланивался и удалялся. Его слуга разносил прощальные бокалы, а затем принимался выключать свет до тех пор, пока не становилось так темно, что компании приходилось на ощупь выбираться наружу и под фонарным столбом в очередной раз повторять: до чего же странный фрукт этот Латтинг! Бывало, он мог продержать их лишний час, а иногда – оставить на весь вечер, если они умели подыграть ему, когда он был расположен к игре, и находился кто-то, способный подобрать нужную приманку для его «эго». Он вещал, а они сидели, даже не пригубив бокалы, осознавая, что на других вечеринках, в иных местах они жили одной выпивкой, но здесь выпивка только отвлекала, притупляя мысль, вместо того чтобы сохранять остроту и свежесть ума при беседе с господином в маске.
Во время одного майского застолья при свечах он задумался среди теней, пляшущих по комнате, о темном мексиканском дворике, где работал его друг. Он поднял глаза – блики играли на его маске, и он молвил:
– Серда.
– Что? – приятели взглянули на него.
– Серда. Мой друг, моя опора. Интересно, как он там?
– Кто такой Серда?
– Не важно. Он – это я. Вот кто он.
И он задумывался: насколько Серда преуспел в работе? И будет ли маска ему впору? Чепуха, его маски всегда были мне впору. И теперь будут.
Он думал о Серде весь июнь и весь июль; в последнюю неделю июля его мысли кипели шипучими пузырьками в голове. Он доходил до кондиции. Следил за своей почтой. Нервничал до исступления. Никого не принимал. Заперся в комнате и ждал прибытия того, чему суждено было прибыть. Он и маска должны прийтись друг другу впору, как две части головоломки, как Инь и Ян, с невиданной точностью, впритирку, чтобы между половинками не протиснулось бы и лезвие ножа. Он объяснил Серде, чего он хочет, и резец работал. Он пытался представить, какую часть он вырезает сейчас, какие эмоции запечатлеваются на маске. Уже 15 июля. Маска ДОЛЖНА быть готова. Вот ее в оберточной бумаге укладывают в коробку. Лак просушен. Засыпают опилками, причудливо завитыми бумажными спиральками. Потом – на станцию. В долгое путешествие по синим горам, под кремовыми облаками, сквозь раскаленную пустыню. А если, боже упаси, она потеряется в пути!
И так каждый день, всякий раз с новой маской от Серды – та же история. Вот маска готова. Лак высох. Коробка. Поезд. Наступил конец июля, и его обуяла непреодолимая страсть – заполучить лицо, новое мощное творение!
А вдруг Серда умер? Он представил длинную похоронную процессию на кладбищенском холме. Ваятелю суждено было попасть под резцы несметного множества резчиков-насекомых в земле Пацукаро. Он услышал высокий глухой перезвон, который бывает, когда язык-скалка разминает бронзовые бедра колоколам. Он увидел, как на распростертого Серду сыплются комья земли.
Последний день ожидания. Непрерывное курение. Безудержные возлияния. Затворничество. Он совершенствуется…
И тут!
Звонок в дверь. Слуга отворяет.
Коробка прибыла.
Непринужденно вскрывается коробка, словно это обычное дело. Стакан и сигарета отложены в сторону. Он смотрит на слугу, кивком приглашая его выйти. Затем поддевается крышка ящика, рассыпаются безумные конфетти, папиросная бумага, опилки…
Явление новой маски!
Иногда провозвестником новой маски становился сам сеньор Серда. Бывало, с изысканным испанским наклоном он писал: «Сеньор Американец! Я задумал и изготавливаю новую маску, о которой Вы и помыслить бы не могли. Сие Вам неведомо. Настанет день, и я ее Вам пришлю. Ждите!»
Уильям Латтинг разражался хохотом и выпивал за здоровье Серды. Старый добрый Серда! Он качал головой и гадал, какой же будет маска? На удивление вдохновляющая! Добротная, чистая. Приятно получить новую маску вот так – вдруг, ниоткуда. Перед ним открывались новые горизонты. Восхитительно! Никакой нервозности. Одно чистое ликование. Никакой напряженности, никаких ожиданий или треволнений. Все будет прекрасно, по-новому. Он получит новую пищу для ума. Он будет ждать прибытия новой бесподобной маски от сеньора Серды словно старинного вина, в предвкушении приятного события. Он заранее обзвонит друзей и обо всем расскажет:
– Ждите же, ждите! И узреете!
Его свободный ум отплясывал под музыку Серды, а не наоборот. Он должен был подлаживаться к маске. Вот прекрасный вызов, ни разу не оставленный без внимания, ни разу не оставшийся безответным! В противном случае маской должен был быть он – собственной персоной! Когда он извлекал из коробки заранее задуманную маску, он впадал в некий эротический экстаз, и как только маска касалась его лица, его щеки заливались краской и возгорались. Он прерывисто дышал и натягивал маску туго-натуго, его глаза вспыхивали в прорезях, ротовое отверстие спирало дыхание, а из ноздрей сквозь носовые отдушины сыпались искры! Маска и Латтинг дышали, сочетанные, пригнанные друг к другу, сцепленные, впечатанные, неразрывные.
Но с масками-сюрпризами от Серды все было иначе.
Маски-сюрпризы обдавали холодом, как инструмент – флейта, труба, на которой предстояло сыграть, испытать на разные лады голоса, жесты, настроения, отношения и оттенки. Они дразнили, доставляли наслаждение, изумление, подобно зажженной в темноте спичке перед зеркалом, лицу, новому потрясению. Они были холодны, холодны! Требовалась смекалка, чтобы раскусить их загадку. Он вскрывал коробку со смехом, сгорая от любопытства и радуясь тому, что беспроблемная жизнь подбросила ему хоть какую-то новую проблему, дабы на время подвергнуть его испытаниям.